Под стенами замков
Шрифт:
Рожэ собирался вступить в хитрые дипломатические переговоры с обиженным им королем и заслужить прощение своему своеволию богатыми дарами, как вдруг до него дошла весть о приближающихся королевских войсках. Послы, срочно посланные им, были схвачены и отправлены заложниками в Париж. Очевидно, кто-то успел предвосхитить его намерения, раздражить против него короля и подкупить его богатыми дарами.
Мысль о бежавшем из замка паже не покидала епископа. Этот ничтожный
Рожэ приказал отрезать руки сторожам, выпустившим пажа, и наложить на них клейма, но это не облегчило его положения. Правда, могучие стены замка могли выдержать длительную осаду, но, к сожалению, запасы его быстро истощились, и лишенные подвоза защитники замка могли быть вынуждены голодом сдаться на милость победителя.
С высоты крепостных стен епископ ежедневно смотрел на королевский лагерь, расположившийся кольцом вокруг замка. Лазейки не было, птица не могла пролететь незамеченной. Лагерь с каждым днем делался оживленнее: из замка было видно, как все прибывали и прибывали новые отряды рыцарей: три раза королевские войска ходили на приступ, перекинув временные мосты через ров, но до сих пор были отбиты камнями, которые сбрасывали на ник со стены защитники замка. Епископ ждал четвертого приступа.
Он предчувствовал, что на этот раз он должен был увенчаться успехом. Его рыцари были утомлены, недовольны и голодны; епископ предвидел возможность, что кто-нибудь из них сознательно окажет помощь королю. Что ждало его тогда?
На милость короля нельзя было рассчитывать; епископу слишком хорошо была известна его жестокость; даже если бы ему удалось скрыться под чужим платьем, рассчитывать на чье-нибудь гостеприимство было невозможно: соседние рыцари боялись короля, крестьяне не простят ему кровавой бойни на реке Элет. Слабая надежда на герцога Гэно таяла с каждым днем; епископ даже не знал, достиг ли аббат Мелэн герцогства, или был схвачен на дороге противниками.
Каждый день встречали слуги замка его мрачную фигуру, бродящую по коридорам и двору епископства: он поднимался на вершину башни, вглядывался в синеющий за рвом лагерь и возвращался в пустынную залу, где просиживал целый день в кресле, погруженный в мрачное раздумье.
В лагере короля, действительно, царило большое оживление. Все местное население, обиженное епископом, сплотилось вокруг Людовика, своими рассказами о проделках прелата подогревая его гнев; крестьяне и городские коммуны лишали себя последнего имущества для того, чтобы собирать королю богатые дары. О дерзости епископа, о насмешливых словах его о короле рассказывали самые невероятные вещи. Передавали, что он называл короля «Маленьким сюзереном Иль де Франса».
В этом сложном клубке разнородных интересов, борьбы и интриг Филипп-Погорелец нашел свое счастье. После перенесенных им унижений и страха он вдруг оказался вынесенным на самую вершину человеческого благополучия. Своей смелостью, красотой лица и ловкостью манер мальчик поправился королю. Филипп был остроумен, находчив и умел вложить в свои рассказы об епископе много ядовитого юмора. К тому же сам он чувствовал к королю, несмотря на его неприятную наружность, искреннее обожание, которое выражал с детской искренностью. Он ходил за ним по пятам, угадывая малейшее его желание. С редкой чуткостью догадывался он о малейших оттенках его настроения и ловко умел их использовать.
Во время короткого своего пребывания в Париже мальчик сумел также понравиться королеве и дофину. Придворные тотчас догадались, что видят в лице мальчика нового любимца. Его нарядили в шелк и бархат, и Филипп в течение нескольких дней превратился из всеми гонимого бездомного бродяги в важную и влиятельную особу.
Почести вскружили ему голову; невольно он сам стал относиться к себе с уважением. Нечего и говорить о том, что воспоминание о Пьере совершенно вылетело у него из головы. Гостеприимство крестьянина в деревушке Анизи, длинный и опасный путь в Париж, совершенный вместе — все было забыто. Филипп не забывал лишь оскорбления, нанесенного ему епископом, и на войну, затеянную королем, смотрел, как на личную свою месть. Он только однажды столкнулся в лагере с Пьером и даже не узнал бы его, если бы Пьер сам его не окликнул.
— Я не нашел их, — сказал Пьер.
Филипп удивленно поднял брови.
— Кого не нашел?
— Сусанну и детей. Многие из наших нашли убежище в соседних деревнях, но об Сусанне и детях никто не слыхал. Воды Элет унесли их, и я остался один на свете.
— Это очень печально, — сказал мальчик холодно, — но ведь не ты один пострадал.
Пьер печально покачал головой.
— Мальчик, мальчик, — сказал он, — а помнишь, как Сусанна кормила тебя пшеничной лепешкой?
Филиппа передернуло от такого обращения.
— Когда я буду рыцарем, то щедро вознагражу тебя, — сказал он и торопливо отошел, боясь, чтобы его не застали в разговоре с простым сервом.
На рассвете того дня, в который ожидался новый приступ королевских войск, на сторожевой башне было удвоено количество стражи. В лагере накануне было замечено большое оживление: к самому рву были подвезены огромные стволы деревьев, камни, солома и пакля; крестьяне до поздней ночи работали над засыпкой рва песком и глиной для облегченья подступа к стенам замка; огромное количество деревянных и веревочных лестниц лежали на земле; две деревянные башни на колесах, — последнее изобретение военной науки, — угрожающе смотрели на стены замка. Стрелы и камни, которыми в течение целого дня осыпали работающих, за дальностью расстояния наносили лишь небольшой урон; ночью костры не горели, но по шуму можно было догадаться, что работа продолжается.
В замке тоже не дремали; все его обитатели, включая женщин и детей, таскали на башни и стены камни и растопляли смолу. Епископ, скинув с себя монашеское одеяние, облекся в рыцарские латы и самолично распоряжался обороной; лицо его было бледно и сердито, глаза злобно и подозрительно вглядывались в работающих, молчаливое и замкнутое настроение которых не предвещало ничего хорошего. До утра еще не был выяснен вопрос о том, с какой именно стороны ожидать наибольшего напора врага.
Ночь прошла без сна; только под утро епископ зашел в залу, чтобы подкрепиться завтраком, довольно, впрочем, скудным, и, сев в кресло, помимо воли вдруг погрузился в глубокий сон. Откинув голову на спинку кресла и открыв рот, он захрапел, забыв на время все свои тревоги.
Шум, крики, топот ног бегущих по лестницам и залам замка разбудили его; где-то трубил рог. Спросонья он схватился за меч, висевший на его поясе, и, выхватив его, бросился к двери.
«Приступ!» — мелькнуло в его голове; королевские войска ворвались в замок. С быстротой молнии мелькнула в его воображении картина надвигающегося будущего. Ему слышались шаги бегущих к нему людей; он уж видел перед собой лица королевских солдат; ему казалось, что он ощущает крепкие руки, схватившие его за плечи. Лучше смерть!