Под стягом Габсбургской империи
Шрифт:
Я также удостоился официального визита наследника. С присущим ему тактом и умением выбирать нужный момент, которыми он так справедливо славился, эрцгерцог использовал визит, длившийся около девяноста секунд, чтобы проинформировать меня о том, что я больше не служу в его канцелярии. Насколько я понял, эрцгерцог обнаружил, что моя мать, хоть и полячка, имеет итальянскую фамилию. Этот факт в глазах Франц-а-Фердинанда являлся основанием для немедленного увольнения, если только речь шла не о графе вроде моего бывшего соседа по кабинету Белькреди.
Я не был склонен протестовать. Я представления не имел, что буду делать, когда покину больницу, даже если предположить, что имперские кригсмарине пожелают оставить меня на службе. Но, конечно, Бельведер - точно не то место, куда бы мне хотелось вернуться.
Однако больничная жизнь стала испытанием, когда наступили долгие, жаркие дни венского лета. Меня перевели в палату на двоих к другому офицеру, польскому уланскому ротмистру Мальчевски. У него был перелом бедра, но полученный не в результате какого-то невероятного трюка в искусстве верховой езды, как я сначала представлял, а на булыжной мостовой Штефанплатц, куда он упал с подножки одного из новых городских автобусов. Он оказался чрезвычайно унылым и использовал фразу «так сказать» по крайней мере дважды в каждом предложении, как своего рода нервный тик.
Но, по крайней мере, он был спокойным и дал мне продолжить чтение. Как и у большинства поляков, у него имелось море родственников - бесчисленные кузены и кузины, тёти и дяди, живущие в самой Вене или в окрестностях, которые приходили к нему целыми полчищами. Большинство из них были среднего возраста, безвкусно одеты и не менее утомительны, чем сам Мальчевски.
Однако в один теплый воскресный день в начале июля в группе обычных посетителей оказалась дама с действительно великолепной внешностью, лет двадцати с небольшим - высокая, изящная, одетая по последнему писку моды и весьма вероятно полячка. Она вошла в палату, как будто ожидая, что её встретят аплодисментами, любезно улыбнулась мне, а затем, прежде чем сесть с другими родственниками у постели ротмистра, с подчеркнутой элегантностью сняла шляпу и вуаль. Волосы у нее были удивительно светлыми.
Большинство поляков светловолосы, но обычно это бледный, какой-то линялый цвет. Волосы этой женщины были густыми, словно лошадиная грива и цветом как золотая монета в двадцать гульденов, так что я бы предположил, что тут не обошлось без помощи парикмахера, если бы краски для волос в те дни не были столь отвратительными, что выдавали себя при первом же беглом взгляде. Я посмотрел на ее стройную спину, вздохнул и подумал: «Это птица не твоего полета, Оттокар, дружище» и вернулся к чтению «Мельницы на Флоссе» [20] .
20
«Мельница на Флоссе» (англ. «The Mill on the Floss») — роман английской писательницы Джордж Элиот, впервые опубликованный в трёх томах в 1860 г.
Начался разговор: нормальная польская семейная музыка, состоящая из гогота, шипения, рычания и проклятий, прерываемых упоминаниями всех святых, что для непривыкшего слуха звучит как прелюдия к началу бытовой поножовщины, но на самом деле это не так. Я привык к этому с детства и мог не обращать внимания, как в наши дни люди игнорируют радио. Спустя некоторое время я почувствовал легкое движение под своим одеялом, затем что-то коснулось моего бедра. Озадаченный, я взглянул поверх книги. Женщина все еще сидела ко мне спиной и, вероятно, была поглощена семейным спором, но её левая рука ползла под моим одеялом.
Рука проделала путь до интимных частей тела, о чьем существовании я почти забыл спустя месяцы после ранения, а затем последовали действия, давать детальное описание которых запрещает мне скромность, но обязан уточнить, что владелица руки была не новичком в таких делах.
Вдруг рука исчезла так же незаметно, как и появилась, дама воспользовалась затишьем в разговоре, чтобы оглядеться и одарить меня восхитительной улыбкой, а затем повернулась к Мальчевски и его родственникам. Что касается меня, я был смущен, как никогда в жизни. Женские ласки не были мне в диковинку, но я никогда не сталкивался с такой развязностью. Быть может, она высококлассная куртизанка, взявшая выходной? Я был уверен, что такая женщина предоставляет свои услуги лишь за деньги...
Когда они собрались уходить, я боялся, что мне осторожно преподнесут конверт, содержащий счёт. Но нет, она просто улыбнулась и попрощалась со мной по-немецки, а затем испарилась так же театрально, как вошла. Казалось, никто кроме нас двоих ничего не знал о произошедшем. Как только позволили приличия, я вовлёк Мальчевски в разговор и спросил, что за дама приходила.
— О, её зовут Божена Грбич-Карпинска, моя троюродная сестра. Превосходная штучка, не правда ли, так сказать? Работала оперной певицей в Лемберге, но затем вышла замуж, так сказать, за какого-то богатого серба из Баната [21] и забросила сцену. Сейчас проводит большую часть времени в Вене, так мне кажется...
21
Банат — историческая область в Юго-Восточной Европе, между Трансильванскими Альпами на востоке, реками Тиса на западе, Муреш на севере, Дунай на юге.
— Так сказать?
— Да, так сказать.
Помимо этого пустякового происшествия, в остальном в моём пребывании в больнице особо и нечего отметить. В конце августа я впервые встал на костыли и начал передвигаться.
В октябре настал радостный день: мне сняли гипс, и я снова начал ходить, поначалу неуклюже, как годовалый ребёнок, но затем, спустя недели, с растущей ловкостью, физиотерапия начала приносить результат. В начале ноября меня выписали из больницы, и я переехал в квартиру тёти на Йозефгассе. Сеансы упражнений в больнице теперь проводились только три дня в неделю, и военно-морской флот предоставил мне отпуск на неопределённый срок для выздоровления, так что занять себя в оставшиеся четыре дня стало теперь проблематичней, ведь зима вступала в свои права, и гулять по улицам полукалеке с тростью стало сложнее.
В столице я почти никого не знал. Попытки позвонить нескольким подругам закончились удручающе. Фройляйн Митци из Карл-театра теперь была помолвлена с болгарским графом; а когда я позвонил фрау Ганни, жене торговца зерном из Пуркерсдорфа, её муж ответил на звонок и пообещал пристрелить, если я появлюсь рядом с его домом. Однако я не был полностью ограждён от общества, потому что теперь начала набирать обороты зимняя программа тёти, состоявшая из званых вечеров.
И во время одного из таких сборищ в середине ноября Франци, служанка тетки, возвестила о приходе мадам Грбич-Карпинска. Та вплыла в комнату, как фрегат под полными парусами, меховой палантин оставлял непокрытой её великолепную прическу. Серо-голубые глаза под изогнутыми дугами бровей обежали собравшихся - которые вдруг замолчали, будто находились в театре - а затем остановились на мне.
Она не смутилась ни на секунду. Тетя представила нас. Мадам Грбич-Карпинска обезоруживающе улыбнулась и произнесла по-немецки с отчетливым польским акцентом:
— Ах, дорогая Алекса, мы с герром лейтенантом уже встречались. У нас было приятное, но краткое свидание тет-а-тет летом, когда он был пациентом в Центральной больнице.
Я испытывал соблазн заметить, что тет-а-тет - это, безусловно, новое обозначение того, что тогда произошло. Но я хранил молчание, просто поцеловал ей руку и ограничился банальными вежливыми замечаниями. Немного позднее, как только позволили приличия, она отыскала меня: это было не сложно, учитывая, что нога вынуждала меня просидеть почти весь вечер. Божена очень обрадовалась, обнаружив, что мы можем общаться на польском, на котором я говорил бегло, хотя и с легким чешским акцентом.