Под стягом Габсбургской империи
Шрифт:
— Господарица, живо, вниз на берег! Если сможем найти какую-нибудь лодку...
Она не задавала вопросов — только заковыляла следом за мной по гальке через поросль. Солдаты сюда еще не добрались, зато был рыбацкий сарай с двумя лодками. Мы побежали туда. Одна лодка выглядела крепкой, но слишком тяжёлой, чтобы справиться с ней вдвоем. Другая — маленькая гнилая плоскодонка, но достаточно лёгкая, чтобы дотащить до воды. Также имелось два весла. Я схватился за них, но Зага медлила, погрузившись в размышления.
— Ну же, ради бога... мы не можем проторчать тут весь день! В чем дело?
Она вытащила нож и срезала с корсажа несколько серебряных монет.
— Что за идиотские игры? Ну же!
— Я не воровка и должна заплатить за лодку.
— Но... вы же вчера преспокойно убили своего соотечественника...
— Я знаю. Убийство — это ерунда. Но воровать подло. В Черногории можно оставить мешок с золотом у обочины и вернуться за ним в следующем году...
— Ну же!
Вскоре мы изо всех сил налегли на весла, направив лодку к застывшему в ожидании лайнеру. Я уже заметил, что моторка отошла от причала Антибари. Теперь вопрос был в том, кто доберется быстрее.
Вот уж не думал, что нам это удастся. Но мы пришли голова в голову и оказались у трапа парохода. Над нашей лодчонкой высились черные борта «Горшковски» водоизмещением восемь с половиной тысяч тонн, зарегистрированного в Триесте, а мы вопили, чтобы привлечь внимание второго помощника, поднимающего на борт пассажиров первого класса и их багаж. Пассажиров было шестеро: родители в белом (отец семейства в панаме и с моноклем) и четверо детей в матросских костюмчиках. Все таращили глаза на два грязных всклокоченных привидения, пытающихся добраться до трапа раньше них. Я крикнул по-немецки офицеру и двум матросам, стоящим наготове с крюками, чтобы вытащить моторку:
— Эй, на палубе! Поднимите нас на борт, скорее! Я австрийский морской лейтенант и должен срочно переговорить с капитаном по делу государственной важности!
Второй помощник капитана уставился на нас, а затем отозвался:
— Прочь! Это вам не Порт-Саид, мы не потерпим, чтобы тут шатались торговцы! Пошли вон!
— Вы не понимаете: я должен поговорить с капитаном! На кону жизнь наследника престола!
На борту начали шёпотом переговариваться, а потом один из матросов поднялся наверх. Тем временем семья высадилась с лодки, бросая на нас испуганные взгляды, как на китайских пиратов. Наконец моряк вновь появился и передал офицеру записку. Он прочёл её и посмотрел на нас.
— Хорошо, по очереди поднимайтесь на борт. И без выходок, если дорога жизнь.
Я увидел, что матрос также передал револьвер. Спустя пять минут мы с господарицей стояли на полуюте, пытаясь объясниться с капитаном и старшим помощником, пока нас рассматривала толпа пассажиров у ограждения, стараясь что-нибудь расслышать. Я как можно короче рассказал свою историю, и когда увидел на корабле радиоантенны, потребовал отправить радиограмму в Каттаро. Капитан не обрадовался.
— Радиограмму? — рассердился он. — Вы с ума сошли. Вообще-то я уверен, что вы оба — сбежавшие психи...
Спустя некоторое время радист поднялся к капитану и передал листок бумаги. Тот прочитал, посмотрел на нас и повернулся к нескольким крепким палубным матросам, слонявшимся рядом.
— Хорошо. Обоих — в арестантскую камеру!
Моряки двинулись, чтобы схватить нас. Господарица закричала и вытащила нож. Она бросилась к капитану, но слишком поздно: трое моряков её одолели.
— За борт эту дикарку! — закричал капитан. — Холодные ванны — лучшее лечение от безумия!
И к моему ужасу вырывающуюся, брыкающуюся и кусающуюся, как разъяренная кошка, Загу подняли и небрежно выбросили за борт. Я вырвался и подбежал к поручням. Я боялся, что винты разрубят её на куски, ведь пароход пришел в движение. Но увидел её за бортом — Зага быстро плыла к ялику, который бросили на произвол судьбы дрейфовать в поднятых лайнером волнах. Господарица остановилась на секунду и помахала мне на прощание. Я видел её в последний раз. Вообще-то последний раз за довольно долгое время, когда я видел хоть что-нибудь. Меня схватили крепкие руки, и голос позади произнес: «Прости, но...», а затем что-то вспыхнуло. На мгновение перед глазами мелькнули стремительно приближающиеся доски палубы. А потом стало темно.
Глава одиннадцатая
Когда я очнулся, снова было темно, причем настолько, что я даже сперва решил, будто ослеп. В голове пульсировало, а язык был сухим и потрескавшимся, как старая кожаная перчатка. Потом я медленно начал отличать тьму в своей больной голове от другой — вокруг; разделять пульсацию и тошнотворные толчки в голове от ритмичного стука двигателей и медленного, устойчивого покачивания судна, быстро двигающегося в открытом море. Судя по шуму, липкому теплу и запахам смазочных материалов и угольной пыли, я понял, что лежу в своего рода камере, глубоко внизу, в самой нижней части судна. Я попытался встать с пружинящего матраса — и понял, что руки привязаны к телу рукавами какой-то жесткой брезентовой одежды. Я прекратил попытки, так как в глазах затрещали искры, и снова на некоторое время заснул.
Вероятно, так я пролежал около часа, пока с внезапной, ослепляющей яркостью не загорелась зарешеченная лампочка на потолке. От рези в глазах я зажмурился и отвернулся, глазок в двери приоткрылся, и на меня кто-то воззрился. В замке загрохотал ключ, дверь распахнулась, и стюард принёс на подносе булочку и кувшин горячего молока. Его сопровождал крупный моряк с кофель-нагелем [67] в руке.
Стюард стал кормить меня булочкой с молоком, как маленького ребенка, а матрос стоял позади него, наблюдая за мной явно без симпатии и красноречиво постукивал импровизированной дубинкой по своей ладони, стоило мне попытаться сказать хоть слово. Я заметил с некоторым удивлением, что на нем форма австрийского военного моряка, а не мундир компании «Австрийский Ллойд». Они закончили меня кормить и ушли, так и не сказав ни единого слова. Свет снова погас, и вконец обессиленный, я впал в безжизненную, лишенную сновидений дремоту.
67
Кофель-нагель— металлический или деревянный болт, служащий для навертывания на него снастей.
Я проснулся несколько часов спустя, когда снова зажегся свет, и открылась дверь. На этот раз это был человек с погонами судового врача компании «Австрийский Ллойд». Его сопровождали два санитара и тот же огромный, угрюмый матрос. Прежде чем я понял, что происходит, один из санитаров поставил меня на ноги, все еще связанного смирительной рубашкой, и прислонил к переборке, а другой меня измерил. Врач пункт за пунктом ставил галочки в блокноте, как будто выполнял инвентаризацию складских запасов.
— Рост: метр семьдесят пять — есть. Телосложение: среднее — есть. Волосы: тёмно-коричневые, усы такие же — есть. Глаза: серые — есть... Он остановился и посмотрел вниз.
— Свежий сложный послеоперационный шрам на правой голени — есть. Ну, думаю, теперь всё ясно.
Он повернулся ко мне, как будто я только что выиграл дар речи в соревновании.
— Так. Прохазка, у вас тут скверная открытая рана на ноге. Могу спросить, как вы её получили?
— Обломок кости, оставшийся после падения самолёта в прошлом году. Он начал выходить, нужно было вытащить.