Под стягом Российской империи
Шрифт:
Казаки, подрёмывая в сёдлах, подхватили недружно, и песня вскоре угасла.
По низине стлался молочный туман, солдаты переговаривались негромко.
— У нас, на вологодчине, поди, снегов навалило, морозы лютуют, а тут ровно осень сырая.
— Снежок, какой днём припорошил, и тот земля забрала.
—
— А опосля того с девкой побаловаться! — озорно добавил какой-то солдатик.
Рота поручика Узунова шла в голове отряда. Всё вокруг было тихо и не предвещало появления турок. Башибузуки вынырнули из тумана, как тени. Захлопали выстрелы. Неожиданно удар толкнул Стояна в грудь. Тёплая липкая кровь растеклась под рубахой. Сделалось приторно тошно, в голове закружилось, помутнело сознание. Узунов склонился к гриве коня, медленно сполз под копыта.
И уже не слышал Стоян команды полковника Кухаренко:
— Первая сотня, в до-огон!
Развернулись казаки, настигли башибузуков, рубили без жалости. Казак-запевала, румяный, длиннорукий налетел на Селима. Зазвенела сталь, закружились кони. Привстал казак в стременах, изловчился. В удар вложил всю силу. От плеча и до седла надвое развалил кривого Селима.
Райчо Николов писал в Кавказскую армию в Эриванский отряд поручику графу Василию Андреевичу Узунову:
— Судьбе было угодно свести меня с вашим братом... Мы делили с ним пищу и кров, отражали неприятеля и участвовали в наступлении, Стоян был для меня младшим братом. Я привёз его в дом Светозары, но их мечты не сбылись. Графа Узунова не стало на марше к Чаталдже. Его рота продвигалась в авангарде, когда на нас нашли конные башибузуки. Они обстреляли дружинников. В той перестрелке и погиб Стоян. Как тысячи российских солдат, он отдал жизнь во имя независимости Болгарии...
Я посылаю вам, граф Василий Андреевич, его неоконченное письмо.
«Сегодня я воротился из Систово. Я поехал туда, получив отпуск от генерала Столетова, которого сопровождал на Лысую гору к Хаджи-Осман-паше. Миссия парламентёра у Николая Григорьевича оказалась весьма трудной, но увенчалась успехом. В Систово я провёл пять дней... Господи, это были лучшие дни моей жизни... И знаешь, Василько, теперь, когда я снова среди моих болгарских друзей, дружинников, хочу поделиться с тобой своим сокровенным, у моей Светозары будет сын. Да, я убеждён. Мы заранее решили назвать его в честь нашего деда графа Петра Андреевича. Он, презрев злые языки, привёз невесту из Болгарии, ставшую нам с тобой и бабушкой, и матушкой...
Знаю, ты улыбаешься, читая эти строки, и думаешь, а если дочь? Что же, тогда имя ей будет Росица...»
С 18 октября 1877 года и по 8 января 1878 года в особом присутствии правительственного Сената длился процесс 193. Подсудимые обвинялись в покушении на государственный строй империи, 88 были приговорены к каторге, другие к ссылке.
Поликарпа Саушкина с товарищами увозили на поселение в российскую глухомань, к Белому морю.
От стражников Поликарпу было известно, что в Петербурге и иных городах имеют место волнения среди фабричного люда.
Жандармы говорили:
— Скоро войне конец, настанет примирение, и тогда государь примется за вас...
В беспорядках винили нигилистов и не хотели замечать, что вся российская действительность вела страну к революции.
Тщетно пытались бороться с революционным движением. В ответ на применение к политическим заключённым экзекуций народники ответили террором. В январе 1878 кода на Гороховой в Санкт-Петербурге Вера Ивановна Засулич стреляла в петербургского генерал-губернатора генерала Трепова...
Этот выстрел всколыхнул революционную Россию, но в международной печати он остался мелким эпизодом. Взоры политиков и журналистов были обращены к Сан-Стефано. Неожиданно маленький городок Оттоманской Порты под Стамбулом стал предметом больших обсуждений. За ходом переговоров в Сан-Стефано следили пристально. И хотя переговоры шли при закрытых дверях, многое просачивалось преждевременно, давая пищу журналистской братии.
Канцлер Горчаков, листая по утрам газеты, брюзжал:
— Пашквилянты, умней бы чего напридумали. А накануне говорил Жомини:
— Любезный Александр Генрихович, видимо, у османов короткая память, так намекните им, генерал Гурко, ключи от ворот Стамбула держит в своих руках, а российский солдат готов распахнуть их. Стоит лишь дать команду. Отправить депешу о том в Константинополь послу Игнатьеву, дабы тот в Сан-Стефано не поступился ни одним пунктом договора.
Но граф Игнатьев и без указаний давил на Саффет-пашу, диктуя нелёгкие для Порты условия мира.
Убедившись, что Англия дальше угроз не пойдёт, Турция согласилась на Сан-Стефанский мирный договор, отвечающий интересам России, Болгарии, Сербии и Черногории.
Подписав его условия, Саффет-паша горько изрёк:
— Европа покинула нас, после того как побудила к войне с Россией...
А покидая Сан-Стефано, заметил Игнатьеву:
— Я всегда знал, инглизы коварны, но к чему было бряцать оружием и мутить воду Золотого Рога и Эгейского моря своими военными кораблями?
Игнатьев усмехнулся:
— Сиятельный Саффет-паша, история учит. Тот поклонился.
— Прошу вас, граф, передайте вашему императору, а паче канцлеру, чтобы генерал Гурко увёл гвардию от Стамбула. Дым солдатских костров тянет во дворцы светлейшего султана...
Европа не ожидала подобного мирного договора. Оттоманская Порта, гроза Востока, унижена и раздавлена, а Россия, два десятка лет как отлучённая от Чёрного моря, вдруг становится морской державой и от неё будет зависеть, войдут ли корабли в проливы.
Бисмарк сказал:
— Я думал, России нужно несколько бунчуков (конский хвост на древке, знак власти пашей) пашей да победная пальба в Москве, но Александр и Горчаков наставляют нас проглотить горькую пилюлю. Они перекроили карту Европы так, как они это задумали.