Под стягом Российской империи
Шрифт:
— Достойный Фауд, ты покинешь Татар-Пазарджик, когда последний табор уйдёт из города...
Стамбульская осень уступала зиме. Обычно зима здесь мягкая и снега с морозами редкие. Случится, лягут, а вскорости черноморские сырые ветры съедят без остатка. Оттого не только хижины бедняков, но и дома знати без обогрева.
Однако в тот военный год зима грозила быть суровой. Начались ранние для Стамбула заморозки, подули северо-восточные ветры. Но не предстоящая зима пугала османов, страшила приближающаяся армия гяуров.
В глубокой печали пребывал Стамбул.
Замерли шумные базары, по велению султана
Тихо во дворце, будто нет в нём жизни. Военный совет при султане высказался за перемирие с Россией, и об этом послы Абдул-Хамида известили царя Александра, но ответа пака нет, а генерал Гурко наступает.
Сулейман-паша обещает задержать продвижение российской армии у Татар-Пазарджика, но султан сомневается: если не устоял на перевалах, то теперь, когда пленён Вессель-паша и все таборы пятятся на юг, слова Сулеймана просто пустой звук.
Если Гурко возьмёт Адрианополь, перед ним откроется дорога на Стамбул...
Прежде чем обратиться с посланием о перемирии, Абдул-Хамид имел тайную встречу с британским послом. Султан принимал Лайарда в зале Дивана. Сухой, маленький властелин Оттоманской империи, с бриллиантовой звездой на груди, смотрел на английского посла, приподняв голову. Вёл речь вкрадчиво. Он спрашивал Лайарда, какие шаги предпримет Англия, если русские вступят в Стамбул? На что британский посол ответил вопросом на вопрос:
— Насколько я понимаю, сегодня турецкое правительство не возражает, чтобы британская эскадра сменила место своей стоянки в Безикской бухте на проливы?
Молчаливым кивком Абдул-Хамид выразил согласие. О чём сэр Лайард немедленно сообщил в Лондон.
Королева Виктория обратилась к кабинету, требуя принять срочные меры по спасению Турции. Биконсфилд убеждал лордов, но единодушия не встретил. Министр иностранных дел лорд Дерби пригрозил Биконсфилду отставкой, а статс-секретарь по делам колоний Карнарвак, указывая пальцем на премьера, заявил категорично:
— Лорд Биконсфилд уповает на помощь британского флота, забывая, что российский солдат в состоянии перейти индийскую границу...
Из окон султанского дворца видно синее море и военные корабли Оттоманской Порты на рейде. О, дорого бы дал сейчас султан, увидев, как поднимают босфорскую волну эсминцы королевы Виктории.
— О, Аллах, — шепчет Абдул-Хамид и. закатывает глаза. — Я соглашусь открыть инглизам бухту Золотой Рог. Может, орудия флота её величества спасут Стамбул от гяуров...
Но напрасно ожидал он от Англии конкретных действий...
Возвратившись из мечети Зюба-Джами, султан, полулёжа на тахте, принимал своего министра иностранных дел. Саффет-паша явился с малоутешительным известием. Император российский, отбывая в Петербург, перепоручил ведение переговоров своему брату, главнокомандующему Дунайской армией, при условии безоговорочного принятия всех требований России. Султан сел, поджав ноги:
— Гяуры занесли над нами ятаган, и мы должны предупредить их, даже горькой ценой.
— Великий султан, они лишают нас народов и земель, веками приносящих нам изобилие.
Абдул-Хамид кивнул бородой.
— У Оттоманской Порты отнимают жемчужину, равную той, какую, потерял бы Лондон, забери у него Индию... Россия имеет виды не только на Балканы, но и на Кавказ: Батум и Каре, Ардаган и Баязет... Она намерена запустить руку в казну Порты. Но мы бессильны и пошлём к царю своих послов. История Турции не знала подобного позора и унижения. Со времени достойного Баязета стены византийского Царьграда потрясали османы, а сын Мурада Магомет удостоил Царьград стать столицей Блистательной Порты. Но сегодня мы вынуждены сесть за стол переговоров, потому как вот-вот застучат в ворота Стамбула, а проклятые инглизы дальше посул не идут, хотя обещали помочь нам, когда Порте будет трудно.
— За поступками царя виден хитрый лис Горчаков, — вставил Саффет-паша.
— Что мог бы даже самый мудрый министр, не имей царь Александр столь храбрых солдат и достойных офицеров? Мои уши всё время слышат имена Гурко-паши, белого паши Скобелева, Тотлебен-паши, и зимой отыскавших путь через Балканы. А Сулейман-паша и летом бился своей глупой головой о Шипку. Аллах наказал меня недостойными аскерами, трусливыми, как зайцы, а наши уподобились ослам. Даже храбрые янычары, моя надежда и верная опора, не в состоянии остановить гяуров... Ты думаешь, Саффет-паша, зачем русский царь отправил нас на переговоры к главнокомандующему? Он затягивает время, чтобы этот проклятый барс Гурко взял Адрианополь и тогда урусы приставят штык к нашему горлу. Они хотят продиктовать нам свои условия... Но, Саффет-паша, мы будем достойными зрителями на конференции, где будут ощипывать наших победителей. Интересы Порты представит Лондон, хотят того инглизы или нет. Им не безразлично, в чьих руках ключи от проливов, а Вене и Берлину — где установит Россия свои пограничные столбы. И да будем уповать на помощь Пророка...
Накануне отъезда в Санкт-Петербург Александр Второй изъявил желание собственными глазами увидеть горные вершины, какими прошла гвардия на Софию.
В поездке императора сопровождал главнокомандующий, военный министр и министр иностранных дел.
Кареты и коляски катили по заранее расчищенному перевалу, ничем не напоминающему о недавних жестоких боях. Траншеи и орудийные дворики умиротворённо лежали, присыпанные снегом. Дороги охраняли усиленные пикеты. Впереди справа по тропе шёл лейб-гвардии Кубанский казачий эскадрон, за ним по отделениям сводная гвардейская рота, потом взвод гвардейских сапёров и команда пешей артиллерии. Замыкал государев конвой полуэскадрон всех гвардейских кавалерийских полков.
На самой вершине царь велел остановиться. Вышел из кареты. Дул пронзительный ветер, сыпала пороша. Александр зябко поёжился. Сказал стоявшему позади великому князю:
— Здесь прошла моя гвардия, Николай, цвет российского войска, моя опора, гордость России... Я всегда отдавал должное военному таланту генерала Гурко, но то, как он провёл гвардейцев через зимние Балканы, чудесам подобно.
Помолчал, посмотрел по сторонам.
— Военные действия заканчиваются и я, Николай, думаю о том, не отозвать ли мне Гурко в Петербург для дальнейшего использования по службе?