Под теми же звездами
Шрифт:
Коренев наморщил лоб.
– Нет, – твердо проговорил он, – не встречал.
Инна Алексеевна рассмеялась.
– А что же у вас есть? – спросила она после некоторой паузы.
– Да вот, я вам покажу, если хотите, фотографии знаменитых математиков и астрономов. А то у меня есть астрономические издания с картинами… с гимназических лет остались. Хотите, покажу Сатурна, карту Марса, или карту Луны?
– Хорошо, давайте, – с добродушной улыбкой отвечала она.
Коренев достал какую-то книгу и подсел к Нине Алексеевне. Она развернула ее и начала перелистывать. Коренев сидел сзади и смотрел через плечо Нины Алексеевны.
– Это что? – спросила Зорина, останавливаясь на рисунке,
– А это, кажется, воображаемый вид поверхности Венеры, – ответил Коренев, – погодите, я сейчас…
Он нагнулся вперед и поглядел на рисунок поближе. Нина Алексеевна сидела тут же, полуобернувшись к нему лицом. Нагибаясь, он почувствовал ее дыхание на своей щеке.
Коренев покраснел. – Совсем, как в романе! – подумал он, – ее локоны коснулись его лба, – процитировал он про себя и искоса посмотрел на волосы Зориной: от его лба они находились всего на расстоянии каких-нибудь двух вершков, не больше.
– Ну? – волнуясь и краснея проговорила Нина Алексеевна, видя, что Коренев смотрит в книгу и, учащенно дыша, молчит.
– Да, это… она, – пробормотал несвязно он.
– Кто она?
– Да она… – торопливо, немного сердито отвечал Коренев, – Венера. Я же вам сказал.
– Это что же, по наблюдениям составлено? – допытывалась она, придвинув рисунок к себе и рассматривая подробности.
Коренев как-то деланно сухо рассмеялся.
– Что вы, разве можно по наблюдениям, – проговорил он, – ведь поверхность Венеры нам совсем неизвестна. Мы знаем только, что на ней густая атмосфера и высокие горы… А это так…
– Ну, а это тогда что такое? Горы я вижу, но это? Деревья, что ли?
– Где?
– А вот… Справа.
Он нагнулся. Теперь его лоб действительно коснулся ее волос. Коренев дрогнул и отскочил.
– Что вы?
– Ох! – воскликнул он, тяжело вздыхая, и вытаскивая из кармана платок.
– В чем дело? – испуганно, краснея в свою очередь, проговорила Зорина.
– Я не могу… Да… нет… Я не могу, Нина Алексеевна!
Последнее обращение он выкрикнул с отчаянием. Зорина быстро повернулась к нему и вовремя: он закрыл лицо руками и уткнулся в спинку кресла, на котором она сидела.
– Я ведь не умею… я ведь не знаю… – бессвязно бормотал Коренев, вздрагивая, – дайте руку, я больше не могу… дайте!..
Она протянула руку и ласково погладила его густую черную голову; – каким ребенком, неиспорченным, чистым был он, этот бедный молодой и вместе с тем старый мужчина! – Она привстала, нагнулась и поцеловала его в лоб. Он задрожал, слегка приподнялся на стуле и, не поднимая глаз, уронил голову к ней на плечо.
Между тем, Никитин провожал Елизавету Григорьевну и медленно вел ее под руку, так как дождь не переставал, и на тротуаре, в особенности на спусках, можно было поскользнуться и упасть. Елизавета Григорьевна опиралась на руку своего спутника и весело щебетала, рассказывая ему новости о своих подругах-курсистках, из которых одна вышла замуж, другая сделалась невестой, третья поступала на сцену и уезжала с каким-то актером в качестве артистки на выходных ролях. Никитин рассеянно слушал свою спутницу и думал совсем о другом. Эта барышня ему очень нравилась; у нее большие красивые глаза, правда, глуповатые, но с длинными пушистыми ресницами; у нее, кроме того, очень хорошенький ротик и поцеловать этот ротик было бы далеко не неприятной процедурой. Не начать ли поэтому с нею тех опытов, о которых он давно думал, желая исследовать изменения пульсации, температуры крови, дыхания и других физиологических явлений параллельно с поцелуями и приближениями тел друг к другу? А затем было бы хорошо на основании этих физиологических данных определить в цифровых величинах затухание любовного чувства под влиянием привычки, затухание, которое, быть может, подвержено логарифмическому закону, в роде закона Фехнера или Еббингауза?
– Я вообще люблю читать, – щебетала тем временем Елизавета Григорьевна, – но у меня какой-то странный характер: мне не всё нравится из того, что я читаю. Вот на-днях, например, Никодим Викторович дал мне какую-то книгу по психологии. Очень интересная книга и иллюстрации есть; но прямо беда: как только я начинаю ее читать, сейчас же засыпаю. Я ведь интересуюсь, ей-Богу, интересуюсь; а вот читаю – и засыпаю. Неправда ли, странно, а? Как вы думаете?
– Вы интересуетесь психологией? – оживленно переспросил свою спутницу Никитин, не отвечая на ее вопрос; – может быть вы тогда хотели бы познакомиться с психологической лабораторией, которую я основал при частной гимназии Кушинской?
Елизавета Григорьевна просияла.
– Ах, очень бы хотела! – воскликнула она, – я так бы хотела! Я уже с раннего детства люблю заниматься психологией, уверяю вас.
– В таком случае вот что, – в раздумье проговорил Никитин, – у меня есть собственный ключ от лаборатории, и мы с вами, если угодно, на-днях же отправимся туда. Я покажу инструменты для опытов и проделаю даже несколько экспериментов лично с вами. Хотите?
– Ах, очень! Но только, скажите откровенно: это не страшно? А?
Никитин рассмеялся.
– Страшно! – передразнил он ее, – что страшного? Вы, наоборот, увидите, как всё это увлекательно и заманчиво.
Они до самого дома Елизаветы Григорьевны беседовали о кабинете экспериментальной психологии при гимназии Кушинской, для устройства которого пожертвовал значительную сумму денег один купец-меценат, состоявший почетным попечителем гимназии. Никитин говорил Елизавете Григорьевне о точности психологических инструментов, отмечающих тысячные доли секунды, и так заинтересовал свою спутницу, что она около четверти часа пробеседовала с ним, уже стоя под воротами своего дома, и в заключение сказала:
– Я давно, знаете, мечтала открыть какой-нибудь новый психологический закон, или определить точно, что такое душа. Ведь в этой области, как говорит Петр Леонидович, так мало сделано!
Она подала Никитину руку и тот, подержав ее в своей несколько дольше, чем требовалось, ласково-заискивающе сказал:
– Вы будете молодцом психологом, увидите. Итак – в воскресенье, в семь часов? Да?
– Да. Вы ждите у входа в гимназию, непременно.
Она с кокетливой улыбкой посмотрела на Никитина, вытащила со смехом из его руки свою и быстро скользнула в ворота. Никитин с улыбкой следил за удалявшейся фигурой Елизаветы Григорьевны и думал:
– Лучшего объекта для наблюдения, или, как говорят немцы, – Versuchsperson [12] мне найти было бы трудно. Посмотрим, как теперь пойдет работа.
Он, весело напевая в полголоса какой-то мотив, двинулся в обратный путь; было около одиннадцати часов, когда он подходил к дому Коренева.
Между тем, в ожидании Никитина Коренев сидел на диване рядом с Ниной Алексеевной и, держа в руке книгу, говорил:
– Запомните: эта греческая буква называется «фи». Обыкновенно ею обозначают углы в тригонометрии, а в учении о функциях – обозначают функции. А вот этот знак – длинный, похожий на удлиненное французское S – это знак интеграла. Запомните? Это очень важный символ в нашей науке.
12
Испытуемый (нем.).