Под тропиком Козерога

Эттенборо Дэвид

— Чувствовал себя полным идиотом, — сокрушался Роджер, рассказывая нам эту историю, — Я обязан был знать это слово.

Надо отдать ему должное: он извлек из чтения не только страсть к словам. Он хорошо знал поэзию и обожал цитировать Грея, Шекспира, Омара Хайяма и Библию. Роджер признавал, что он необычная личность.

— Но совершенно нормальная, — быстро добавил он. — Боюсь, у вас могло сложиться обо мне превратное впечатление. Когда-то я жил в городах, среди толпы, и все было прекрасно. Но затем у меня развился комплекс превосходства —

я понял, что с самим собой мне гораздо интересней, чем с окружающими. И тогда я отправился в пустыню, дабы обрести покой. Добрался до этого места. Для меня в каком-то смысле это конец света.

— И у вас никогда не возникало чувства тягостного одиночества? — спросил я.

— Я вовсе не одинок, — тихо ответил он, — со мною бог, — голос его прервался. Помолчав, он добавил с улыбкой: — И старый Омар, и бессмертный Уильям.

В двух милях от дома Роджера, по другую сторону высохшего ручья, живет самый бескомпромиссный затворник Борролулы — Джек, по прозвищу Безумный Скрипач. Он неделями сидит в своей хибаре, играя на скрипке. Нас предупредили, что без приглашения к нему лучше не являться: он мог встретить незваных гостей злобной руганью и пригрозить им ружьем. Такое за ним водилось.

Однажды утром, подъехав к гостинице навестить Мулхолланда, мы увидели у старого здания почты незнакомый грузовик. На подножке сидел крохотный, похожий на птичку человек в очках, с тоненькими как спички ножками.

Мул представил нас друг другу. Скрипач окинул пас подозрительным взглядом, пробурчал «здрасьте», встал и открыл дверцу грузовика. Я решил, что он собрался уехать, Но он вытащил из кабины флягу с водой, открутив крышку, сделал несколько глотков, аккуратно завинтил флягу и положил ее на капот грузовика.

Оба Джека были поглощены разговором о том, что такое свобода воли и какова суть этого понятия. Поистине могло сложиться впечатление, что эти люди, оказавшись в одиночестве, озабочены исключительно философскими проблемами. На самом деле это не совсем так. Мне думается, в таких обстоятельствах у них про сто нет почвы для бытовых бесед или сплетен. Скрипач говорил быстро и нервно, с легким аристократическим акцентом эдвардианской эпохи, проскальзывавшим сквозь австралийскую фразеологию. Он говорил о девушках и автомобилях. Я вспомнил, что, по слухам, старик — отпрыск титулованной английской аристократической семьи.

— Эти ребята, — сказал Мул Скрипачу, указывая на нас, — интересуются, почему я оказался здесь. Как ты думаешь, Джек, зачем ты сюда приехал?

Скрипач злобно посмотрел на нас.

— Меня выслали из Англии ради блага страны, — сформулировал он.

Возникла неловкая пауза.

— Говорят, вы играете на скрипке, — сказал я, стараясь сменить тему.

— Да, вот уже семь лет, как играю.

— А что именно?

— Главным образом гаммы, — ответил он.

— А из мелодий?

— Видите ли, — терпеливо объяснил маэстро, — скрипка — очень непростой инструмент. У Фрица Крейслера и ему подобных

было немалое преимущество передо мной: они начинали учиться, когда были еще быку по колено. А я занялся этим делом довольно поздно.

Он отхлебнул глоток из фляги.

— И все же, — продолжал он, — в следующем году я намереваюсь одолеть «Largo» Генделя. Торопиться мне некуда.

Больше всего он любил музыку XVIII века; по мнению Скрипача, ни до, ни после ничего лучшего создано не было.

— К тому же вообще, — добавил он, — ноты современных композиторов стоят бешеных денег, а Баха с Бетховеном можно иметь навалом за несколько долларов.

— А теперь мне пора, — закончил маэстро, — нет времени болтать с вами.

С этими словами он сел в машину.

— Не возражаете, если мы как-нибудь заедем к вам?

— Зачем? Не стоит, — ответил он, — я могу быть не в духе.

Он включил зажигание, мотор астматически закашлял и захрипел. Скрипач высунулся из окна:

— Если без камер и магнитофонов, то можно. До встречи.

Грузовик тронулся с места.

На следующий день мы отправились в гости. Его хижина располагалась на берегу выгибавшегося полуме сядем романтического залива, где плавали пеликаны, цапли и утки. У берега кружили стаи какаду. Когда мы подъехали, Джек был чем-то занят и даже не вышел поприветствовать нас. Может, он не в силах оторваться от важного дела и мы некстати? Наконец он появился на пороге и любезно предложил нам сесть. Не успели мы присесть на стоявшие у дома ящики, как он снова исчез. Через дыры в стене, служившие окнами, я увидел, что он стоит, держа скрипку, и внимательно разглядывает инструмент. Прошло минуты две, прежде чем он аккуратно уложил скрипку в футляр и медленно закрыл крышку. Когда он вышел, я спросил, можно ли посмотреть инструмент.

— Лучше не надо, — мягко ответил он.

Излишне упоминать, что мы явились к нему без камеры и магнитофонов. Немного поболтав, я снова вернулся к теме скрипки.

— Почему бы миру не знать, что на Северной территории живет многообещающий скрипач? — заметил я шутливым тоном. — Кто знает, может быть, из вас выйдет звезда.

— Я уже пережил славу. Сорок лет назад играл с театре на севере Англии с актерами, у которых теперь мировая известность. Мне этого ничего не надо.

Я вдруг испугался, что обидел его. Он поднялся, взял с грубо сколоченного стола эмалированную кружку и начал яростно вытирать ее.

— Нас называют старателями, — с горечью промолвил он. — Мы и вправду стараемся… Вы думаете, что Мул и Роджер — счастливые люди? Они наверняка говорили вам об этом. Так вот, все это неправда. Они такие же старатели, как я. И так же несчастны. Люди оказываются здесь по разным причинам, а когда приходит время и они начинают понимать, что произошло, уже поздно что-либо менять, даже если захочешь.

Он повесил кружку на гвоздь рядом с выщербленной эмалированной тарелкой.

— Вам пора идти, — пробормотал он и исчез в хижине.