Под уральскими звездами
Шрифт:
Мерсенева не сводила с директора глаз:
— Зачем мне в больницу, Константин Васильич?
Директор посмотрел на Сомова умоляющим взглядом. Тот поморщился, как от боли, и встал
— Видите ли, Зинаида Алексеевна... — Он помедлил, лоб пересекла резкая морщинка. — Видите ли, вчера произошло несчастье Сережа заблудился в лесу.
— В лесу? — повторила Мерсенева и прижала руки к сердцу, всем существом ощутив, что на нее надвинулось что-то страшное. — Как в лесу?
— Ваш брат, возвращаясь из Собольского, провалился в шахту Мальчик пошел его искать и заблудился. Вы не волнуйтесь, мы нашли его. Но он, кажется, немного поморозился.
— Сереженька? Поморозился? — пролепетала Мерсенева. Глаза у нее широко открылись, она зашаталась.
Сомов подвел ее к дивану, отрывисто бросив через плечо:
— Дайте воды!
Стуча графином о стенки стакана, Константин Васильевич налил воды. Мерсенева оттолкнула стакан:
— Нет! Почему мне не сказали? Он всю ночь... А я спала! Спали! Где Сережа? Он жив?
— Жив, жив, Зинаида Алексеевна! Успокойтесь! Его увезли в больницу.
— Почему мне ничего не сказали? Я мать, он мой сын... Вы не имели права... Вы... Звери! — выкрикнула она и выбежала из кабинета.
Побледнев, Константин Васильевич молча переставлял с места на место чернильницу. Руки у него дрожали.
— Вот женщины — всегда так! — проговорил он. — Нервы...
— В больницу побежала, — сказал Сомов. — Распорядитесь хоть лошадь запрячь.
Стремительно бегущую в районное село Мерсеневу догнали уже на середине Светлого. Подъехав вплотную, Сомов и конюх Иван Захарович выпрыгнули в снег, взяли ее под руки и усадили в кошеву.
— Разве можно так распускать себя? — уговаривал Сомов Зинаиду Алексеевну. — Сережа вас за это не похвалит. Посмотрели бы вы, как он держится! Я был у него ночью. Совсем молодец!
— Сережа? — встрепенулась Мерсенева. — Вы видели его? Вы правду говорите — он жив?
— Конечно, жив. В таких делах не обманывают.
— Меня так обманули, так обманули! — пожаловалась Мерсенева. — Он всю ночь был в лесу, а я спала!
В больнице ее одели в халат, и сам главный врач Вениамин Алексеевич провел в девятую палату, где лежал Сережа.
— Мама! — выдохнул Сережа, увидев мать, и Мерсенева заметила, что у него под одеялом шевельнулись руки, словно он хотел протянуть их навстречу матери, но не смог этого сделать. Почему? Неужели у него отморожены и руки? Ведь говорили, нога...
Она хотела, но не успела расспросить об этом врача, она жадно вглядывалась в сына. Как он изменился за последние сутки! Темные пятна на щеках — это так, понятно, поморозился. Но почему у него черные глаза? Ведь он сероглазый, как отец, а теперь глаза темные, глубокие, блестящие. Ах, вот почему: ему больно, он страдает..
— Бедный ты мой! Тебе больно? — Она кинулась к сыну, но Вениамин Алексеевич, как будто ждал этого, быстро и крепко сжал локоть.
Зинаида Алексеевна послушно опустилась на подставленный стул.
— Тебе очень больно, Сереженька?
— Нет, не очень, — сказал Сережа, помолчал и оживленно, бурно заговорил: — Немного болит, но это ничего. Ты, мам, не беспокойся, я скоро поправлюсь, вот увидишь... А ко мне утром Женька приходил. Его не пускали, а он все равно пробрался вместе с Игорем и рассказал, как Винтик домой прибежал. Винтик тоже промерз, наверное, будет хворать...
«Что с ним? Он бредит? — думала Мерсенева. — Какой Винтик? Что произошло в лесу?»
— И дядя Семен приходил. А Вадим Сергеич приехал и добился, чтобы всем, кто меня спасал, разрешили прийти в больницу. Только лыжники придут после соревнования, сейчас им нельзя. А дядя Семен обратно уезжает, потому что у него трактор не готов, директор и так вчера ругался. Они на вездеходе поехали, на том самом, на котором меня из лесу привезли. А я в лесу ни капли не боялся, мама! Только снег глубокий, трудно ходить без лыж, скоро устаешь...
Он рассказывал и рассказывал не переставая, точно боялся, что заговорит мама и скажет не то, что нужно, и поэтому старался говорить сам. Вениамин Алексеевич тронул Мерсеневу за рукав:
— Мальчику нужен покой. Не будем задерживаться.
— Ты иди, иди, мама, — тотчас заторопился Сережа. — Мне хорошо, мне тут даже нравится.
— Хорошо, Сереженька, я пойду. Только ты, пожалуйста...
Не договорив, глотая слезы, она вышла.
БОЛЬНИЧНЫЕ НОЧИ
Сережа хорошо помнил — лыжник, когда выносил его из леса, сказал: «Теперь будет хорошо, теперь все кончилось!» Оказывается, ничего подобного. Ничего еще не кончилось. Вот уже третий вечер наступил, а все еще неизвестно, что будет с ним дальше.
Няня прошла по палатам, включила свет. За стеной в дежурке звенела посуда: там перемывали тарелки после ужина. Дверь в коридор была открыта. Сережа видел своих соседей по палате: пожилого усатого стрелочника Карпа Ивановича и слесаря собольского колхоза Колю Булавкина. Они приоткрыли форточку и украдкой курили, стараясь выдувать табачный дым в щелку. Из форточки клубился густой пар, точно там, за окном, кто-то тоже курил и пускал дым навстречу.
Побродив по коридору, они вошли в палату. Позевывая, Карп Иванович сказал: