Под уральскими звездами
Шрифт:
— Ладно, — пробурчал Юрка.
Он был рад такому решению, потому что боялся, что дед раздумает и вернется в Пудовое сейчас, после размолвки. А Юрке теперь очень захотелось посмотреть дедово месторождение. Зачем? Он и сам не знал. Мало ли зачем? Посмотреть, а там видно будет...
9
К вечеру добрались до заброшенного охотничьего зимовья. Под сенью громадной сосны стояла избушка без окон, наполовину вкопанная в землю. Дверь, тронутая рукой Романа Егорыча, заскрипела протяжно и надрывно, точно спрашивала, зачем пожаловали сюда незваные гости, зачем нарушили вековечный покой. Внутри было темно, пахло сыростью, застарелым дымом.
Юрка словно в ночь шагнул и стал у порога, не решаясь двинуться дальше. Он слышал, как дед копошился в темноте, что-то разыскивая, и через минуту под руками деда вспыхнуло пламя. Стал виден каменный очажок, толстые чурбаки подле него, нары из жердей в глубине. Стены и потолок были густо покрыты копотью, словно обтянуты черным бархатом.
— Видал, какой у нас дворец на сегодняшнюю ночь? Переночуем лучше вчерашнего... — сказал Роман Егорыч. — Чуешь, как дымком попахивает? Комарам наша с тобой спальня недоступна будет...
Дед начинал разговор по-доброму, чем очень обрадовал Юрку.
— Деда, а почему комары дыма боятся? — тотчас осведомился он.
— Кто ж его знает? Должно быть, великоваты для них дымины. Мы их не различаем, а комаришко сам махонький, ему дымина вроде камня по башке колотит. Вот и страшно ему: как летать, когда кругом такие камни плавают?
И Юрка тотчас представил себе, как самолетом летит комар и вдруг впереди целое облако из камней, каждый из которых величиной с голову. Попробуй, столкнись с таким, поневоле будешь удирать. Юрка рассмеялся и не столько необыкновенности картины, сколько тому, что дед после целого дня молчания отмяк и снова с ним заговорил.
— Не пойму я тебя, Юрок, — покачал головой Роман Егорыч, — Неужто тебе не интересно поглядеть на золотое место? Я в твои годы понимал, какая ему цена...
— Почему не интересно? Мне интересно, — уныло опроверг Юрка, которому совсем не понравилось, что дед опять взялся за старый разговор.
— Врешь ты! Хоть бы спросил о чем...
— Вовсе не вру!
— Вот покажу я тебе свое заветное завтра. Что станешь делать?
— Ничего не буду делать. Твое ведь оно... — возразил Юрка, хмурясь все больше. Приходилось держаться настороже: вдруг дед опять разозлится? Уйдет к своему золоту, а его, Юрку, бросит в лесу, чтобы не знал ничего и не видел.
— Помру я — оно твоим станет. Тогда что сделаешь? — гнул свое дед.
— Не знаю... Может, добывать буду... — неопределенно ответил Юрка и, подумав, добавил слышанное у взрослых. — Не сильно-то охота в земле ковыряться. Может, машину придумаю...
— А отцу расскажешь? — особенным, напряженным голосом спросил Роман Егорыч.
Он снял шапчонку и, оттопыря локти, старательно вытирал подкладкой потную голову. Его тень на стене стала совсем несуразной и даже страшной — будто большая птица махала крыльями, а взлететь не могла. Вот оно что! Вот что деду интересно! Юрка не видел, а скорее почувствовал, как дрогнул старик, как повернулось его лицо, как пристально он рассматривает его, Юрку. Ну, так пусть же узнает все!
— Папке-то? Скажу! — Дед молчал, потупясь. Юрке стало жалко его, и он добавил: — Как же я не скажу? Одному-то разве управиться? Сам говорил — одному непосильно...
Роман Егорыч горько усмехнулся:
— Поймал ты меня. Говорил, конешно... — Он сгреб в кучу угли в очаге, они осветили его и сделали лицо золотым. Потом наложил сверху новую порцию дров, и кругом стало темно. — Ладно! Делайте, как знаете. Мне другого ходу нет...
Роман Егорыч сходил, наломал свежих березовых веток, выстлал ими нары, и они легли спать.
Пробуждение было ужасным: не открывая глаз, Юрка почувствовал рядом с собой пустоту. Пальцы натыкались на березовые ветки с увядшими за ночь дряблыми листьями. Деда не было! Дед бросил его в лесу! Разболтал свою тайну, одумался за ночь и бросил, чтобы погиб Юрка голодной смертью. Юрка забился в угол и заорал истошным голосом.
От крика звенело в собственных ушах. Он не услышал торопливых шагов за стеной и продолжал орать даже тогда, когда в освещенном солнцем дверном проеме появился дед.
— Чего орешь-то? — с досадой спросил Роман Егорыч, рассматривая вопящего внука и почесывая лоб, которым только что впопыхах стукнулся о притолоку.
Юрка умолк и несколько секунд присматривался, чтобы убедиться, что это на самом деле дед, а не какое-нибудь привидение.
— А ты не бросил меня? — Юрка успокоился и спустился с нар.
— Дурень ты, и больше ничего! Разве такое между товарищами водится? Ступай кашу хлебать. Земляники я набрал малость — ух, ароматная!
Хорошенько позавтракали, по-братски поделили пригоршню земляники и отправились в путь.
Последний хребет Роман Егорыч решил не обходить, а взять приступом. После полудня, полузадохнувшиеея и обессилевшие, вскарабкались на голый скалистый гребень. Солнце крепко раскалило каменные глыбы, они источали сухой жар, как громадные печи. Если бы не легкое дуновение ветерка, веявшего то сверху, из глубин белесого неба, то снизу, из лесистой долины, тут, вероятно, нечем было бы дышать.
— Последняя! — объявил дед. Он высвободил из лямок полушубок и постлал на нестерпимо горячую скалу. — Садись, Юрок, дошли. Последняя, говорю! Вниз скатимся и у места будем.
Дед был радостен и возбужден. В сетке морщин молодо блестели глаза под потным лбом. Не один десяток раз поднимался он на скалистый гребень, и всякий раз сердце ходило ходуном, тряслись руки, слабели ноги — и не только от усталости и трудного подъема. «Мое место! Мое, родимое!» — ликовала душа, и слезы проступали на глазах. Смотрел на долину жадно, неотрывно, как смотрит человек, давно не видевший родные места. Руки неспокойно теребили короткую шерсть полушубка.