Шрифт:
Алана Инош
Под яблоней
Осеннее солнце — задумчиво-мягкое, выдержанное, как золотистое вино. Высоко на ветках в его лучах ласково улыбались золотыми щеками яблоки. Иногда срывались, падали со стуком на влажную землю под густой кроной. Там, в прохладной полутени, неизменно, из года в год росла мята. Мелисса облюбовала местечко чуть поодаль, под высокой вишней.
Руки хозяйки обняли ствол, голова, повязанная пёстрым платком с узлом на затылке, прислонилась к нему, как к плечу родного человека. Ей бы собирать яблоки, но не было сил, в душе от боли и неизвестности всё было размётано, раскидано в беспорядке, как в ограбленной квартире. Не грела, не утешала золотая
Новость о крушении поезда ворвалась в ясное утро бабьего лета, как снаряд, и разнесла в клочья радость и светлое, спокойное ожидание. Пальцы тряслись и не попадали по кнопкам, телефон горячей линии всё время был занят. А когда она дозвонилась, ей ответили:
— Ещё раз фамилия, пожалуйста... Нет, информации нет о такой пострадавшей. — И девушка-оператор, сменив служебный тон на человеческий, добавила: — Вы не волнуйтесь. Возможно, её среди пострадавших просто нет.
Не исключали версию теракта. В коротких новостных сводках лишь повторялось одно и то же. Разве что число жертв раз от раза уточнялось.
Какие уж тут яблоки. Какой пирог... Руки опускались, сердце — тоже где-то там, в ледяной невесомости. Лишь яблоне она могла поплакаться, покричать беззвучно с поднятым к кроне лицом. В просветах между листьями — светлое небо, в котором — как знать? — может быть, уже витала родная душа.
Нет, гнать прочь страшные мысли. Надеяться на лучшее до последнего. Чтобы не метаться впустую в изматывающем ужасе из угла в угол, она пыталась себя занять, хваталась за лопату, грабли, возила перегной в тачке. К вечеру, ослабев, снова взяла телефон для страшной, надламывающей душу необходимости — обзвонить больницы, морги.
Когда-то под этой яблоней звучал совсем другой голос — молодой, звонкий, задорный. Торчали золотисто-русые короткие волосы на макушке, озарённые солнечными зайчиками. Ей было двадцать три года, хозяйке яблони — тридцать шесть. В вечном поиске работы, своего места в жизни, Женя смеялась и не унывала. Неурядицы не обескураживали её: уйдя с одной работы, она довольно скоро находила новую. Как-то удивительно ловко это ей удавалось, предприимчивости ей было не занимать. Была она и не чужда прекрасного: под кроной этой яблони звучали струны гитары, а потом шаловливые пальцы пробирались под блузку, расстёгивали, ныряли в тепло...
Вместе им было то хорошо, то невыносимо плохо. Женя умела найти, на что обидеться. Елена таким искусством не обладала и только диву давалась. Каждый раз она извинялась первая, хотя и не всегда чувствовала за собой вину. Но — делала первый шаг, дорожа Женей. Всё же немало радости они пережили вместе. Будучи в ударе, Женька просто окутывала Елену водоворотом любви, нежности, смеха, позитива, восхищения. Они не жили вместе, Женя лишь приезжала на электричке.
Но напряжение начало перевешивать, затмевать собой радость. Вымотанная этими отношениями, Елена, ни на что особо не надеясь, ответила на форуме на предложение дружбы и общения.
Впервые услышав голос Ирины по телефону, она подумала, что это или розыгрыш, или какой-то «развод».
— Лен, привет, рада тебя услышать.
— Ира? Это точно ты? — пробормотала Елена.
Смешок на том конце «провода».
— Да, мне надо было предупредить тебя, пожалуй.
Ирина разговаривала с прибалтийским акцентом — неврологический синдром, последствие давней травмы головы. Вскоре Елена привыкла, это даже начало казаться ей милой особенностью, изюминкой, без которой она Ирину уже не представляла. С Ириной было спокойно. Зрелая, сдержанная, она излучала душевное тепло, надёжность. Этого так не хватало Елене в отношениях с Женей.
Женя надолго пропала, объяснив своё отсутствие «траблами» с очередной работой. Потом с виноватым видом пришла и призналась, что нуждается в деньгах. Она «замутила» свой небольшой бизнес, взяла кредит, а рассчитаться оказалась не в состоянии. Теперь её «кошмарили» коллекторы.
Елена, ощущая на душе странную тяжесть и двойственность, сжала губы, сдвинула брови. Что-то кончилось, что-то осыпалось, как листва с веток, но в сознании это ещё не укрепилось, оставалось этим осенне-зябким ощущением. Она отдала Жене все свои сбережения, продала свой относительно новый внедорожник и помогла рассчитаться. Но на чём теперь ездить самой? В гараже стоял отцовский драндулет — одного с Еленой года «рождения». Не было у неё сил с ним расстаться: его руль ещё хранил память о руках ныне покойного отца... Валялись внутри и какие-то мелочи, ему принадлежавшие: записная книжечка, старые инструменты, истрёпанная на сгибах карта автодорог, мамино фото, выцветшая пластмассовая лошадка — детская игрушка Елены, давно не пишущие шариковые ручки. Удивительно, но машина была ещё на ходу, хотя и заводилась со звуками «чих-пых-пук-кхе-кхе-дыр-дыр-дыр». Сосед, автослесарь от бога, что-то подшаманил внутри — как бы то ни было, благодаря его «колдовству» неприличные звуки исчезли, и старый «железный конь» стал бегать довольно резво для своего почтенного возраста. Попукивал, правда, всё-таки иногда, но что поделаешь — пенсионер уже.
— Послужит ещё твоя «лошадка», папка, — улыбнулась Елена сквозь тёплые слёзы, поглаживая одной рукой крышу машины, а другой — боковое зеркало. Питала она к этому старичку особую нежность. Было в нём что-то неуловимо родное, отцовское.
А потом выяснилось, что вдобавок к хромающему бизнесу у Жени на содержании неработающая девушка-студентка, ушедшая из родительского дома ради их с Женей великой любви. Туманное предощущение конца стало ясным и чётким. «Что-то кончилось» — это уже был свершившийся факт, ушедший под опавшую листву и накрытый сверху снегом. Женя осталась Елене должна, но внутри стало так пусто и невыносимо, что хотелось плюнуть на деньги, лишь бы больше её не видеть. Пусть живёт счастливо.
— Уйди с глаз моих, — глухо проговорила Елена. — И не попадайся больше.
Поздняя, зрелая, как забытое под зиму на ветке яблоко, осень дала им с Ириной шанс. Ощущение основательности, добротности, серьёзности в отношениях с Ириной не покидало Елену. Невысокая, плотного телосложения, с короткой стрижкой и простыми, грубоватыми чертами лица, она могла показаться невзрачной, если бы не её чудесные голубые глаза. Улыбалась она нечасто, но улыбка преображала её — внутри у Елены всё нежно и восхищённо ёкало, откликаясь на этот тёплый свет. В одежде Ирина предпочитала мужской стиль, при поездках на природу одевалась в камуфляж. Она прекрасно ориентировалась в лесу, хорошо готовила и справлялась с любым делом по дому. Если Елена предпочитала тихую грибную охоту, то Ирина любила подстрелить дичь или птицу. В сезон она нередко уезжала со своими друзьями-охотниками — пострелять. Столь брутальное хобби, нечастое среди женщин, удивило Елену. К оружию она всегда относилась с опаской — а у Ирины была внушительная охотничья винтовка. Впрочем, стрелком она была хладнокровным и уравновешенным, выдержанного флегматичного темперамента, стреляла редко, но метко. После Жени, непредсказуемой «пороховой бочки», Ирина могла показаться скучноватой, зато нервы у Елены были в порядке. Да и скуки она как таковой не ощущала, спокойствием не тяготилась. Ей пришлась по вкусу стабильность. Она даже поправилась, и неудивительно: кулинарный стиль Ирины тоже отличался основательностью, готовила она безумно вкусные, сытные блюда... И калорийные, что уж греха таить. Уже через год совместной жизни Елена схватилась за голову: на весах — плюс двенадцать килограммов.
— Выкинь ты эти весы, — усмехнулась Ирина. И, окинув фигуру Елены оценивающим хозяйским взглядом, добавила: — Взрослая, красивая женщина. Как раз в моём вкусе.
Крепость, каменная стена — это было в точности об Ирине в одном-двух словах. По работе она порой ездила в дальние командировки, но всегда предупреждала Елену звонком или СМС-кой о своём прибытии домой. Такая у неё была привычка. Часто она ездила на своей машине, но сейчас та была в автосервисе, и пришлось ехать поездом.
По поводу своего акцента она иногда отзывалась в шутливом ключе. Елена сперва опасалась затрагивать эту тему, чтоб не обидеть, но раз Ирина сама относилась к этому с юмором, то и она расслабилась. Между ними даже была в ходу шутка о «горячих эстонских женщинах». Противопоказанием к владению оружием это не стало: кроме этой небольшой особенности, здоровье Ирины было в норме — как психическое, так и телесное.