Шрифт:
Всем тем, кто нашел или ищет свой приют под юбками Марианны, посвящается
От автора
Для меня путешествие во Францию началось лет десять назад. Возвращаясь с работы, я услышал по радио бывшую тогда в жесточайшей ротации песню «Belle» из мюзикла «Notre-Dame de Paris». Что тут скажешь, весьма неоригинально. А после просмотра этого мюзикла я безответственно и беззаботно стал напевать «Les Sans-papiers»,
Прошло десять лет. Я поступил в университет, окончил его, заговорил по-французски, сдал экзамен на соответствующий сертификат, потом выиграл небольшую стипендию и поехал учиться в Париж. Выучившись, переехал через Ла-Манш и оказался в Лондоне.
Переехав же, задумался: а что я, собственно, пережил только что? Насколько этот опыт универсален?
По текущей статистике около половины молодых людей хотели бы навсегда уехать из России. С другой стороны, известно, что хотеть уехать и фактически поменять место жительства — вещи совершенно различные.
Наше поколение — то есть те, кто родился в 80-х годах, — это первое поколение, для которого поездки за границу на долгий срок, учиться, работать или по личным обстоятельствам, не являются какой-то неслыханной фантастикой. Еще для наших родителей отъезд за рубеж ассоциировался скорее со словами вроде «колбасная эмиграция», «сионизм» и тому подобными ярлыками.
Даже и теперь отъезд далеко не является чем-то обыденным. Именно это и оказывается причиной повального желания уехать: чем запретнее плод, тем он слаще. При наличии в молодом человеке определенного упорства, тяги к новому и знания какого-нибудь иностранного языка цель пожить где-то за границей — весьма выполнима. При этом изменились и ярлыки. Какие они? Какие проблемы волнуют тех, кто уезжает сейчас? Как они живут, приспосабливаются, как чувствуют новую — и старую — родину? Что для них дом, семья, друзья? На эти вопросы мне и хотелось ответить своим романом.
Он — набор историй о том, с каким настроением люди приезжают во Францию — и с каким настроением покидают «шестиугольник». В данном случае Марианна — то есть женское воплощение Французской Республики — играет роль доброй мачехи, спрятаться под ее юбки спешат многие. Одни — в радостной тщеславной надежде, иные — от безысходности. Я намеренно уходил от общего для всех героев сюжета, чтобы постараться дать полное представление о том, чем кто живет. Цель романа — не обличить тех, кто уехал, и не восхвалить заграницу, а просто рассказать, «как это бывает», какие судьбы у нынешнего поколения тех, кто ищет своего счастья по ту сторону границы. Можно обобщить, что этот роман — всего лишь рассказ какого-нибудь вашего товарища, который уехал на некоторое время из России, а потом вернулся. Вместо долгого пересказа о пережитом он просто дал вам почитать книжку.
Для следующих за нами поколений высокая внутрироссийская и международная мобильность станут, разумеется, вполне очевидными, повседневными феноменами. Это породит другие вопросы, другие проблемы и — другие книги. А пока, я убежден, каждому молодому человеку следует приложить максимум усилий и хотя бы на год поехать за границу, чтобы непонаслышке знать о той, «другой», жизни, о ценности дома, друзей и невероятного чувства легкости и свободы, которое не зависит ни от денег, ни от «бумаг», ни от социального статуса.
Париж
Внезапно я вздрогнул — и проснулся. Было раннее утро и благодатная тишь: свет через раскрытое окно еще неопределенно-сер, тускло-серебрист и не создает четкой тени на полу, машины не гудят на проспекте и сосед-индус еще не включил за стенкой свою жуткую музыку. Чудилось, будто день и не наступит никогда, будто, подобно колесу, застрявшему в грязи, этот свет застрянет здесь навсегда.
Не шевелясь, я почувствовал рядом спящее существо. Моя рука находилась под ним, и это совершенно меня обездвижило: существо сопело ровно и тихо. С каждым вздохом оно обдавало меня теплом своего тела. В тишине комнаты четко звучало мерное дыхание, а воздух нетерпеливо звенел ожиданием наступающего утра. Мне было неловко будить, и я тоже остался лежать, надеясь, что, может, существо проснется скорее, чем обычно. Шли минуты, и от безделья я начал обдумывать планы на ближайшие дни, о том, куда надо было пойти и с кем встретиться. В задумчивости я начал покусывать кожу на фаланге указательного пальца. Мысли были скудны, томно вращались в моей голове, но так ни к чему и не приходили. Оказалось, что планов было совсем мало, и я просто снова и снова думал одну и ту же мысль, которую и сам не знал.
Я повернул голову в сторону существа. Оно уже не спало, оно смотрело на меня едва проснувшимися глазами и улыбалось.
— Ты чего? — кивнул я.
Существо не ответило и зарылось лицом в подушку. Так начался день нашего прощания.
Русскоязычная молодежь жила в Париже весело: из постоянного у нас была только повестка в префектуру за очередным годовым видом на жительство. Остальное же все было так же призрачно и эфемерно, как и наши надежды на десятилетний вид в отдаленной перспективе. Мы переезжали с места на место, меняли случайные заработки на запись в университеты и чаще всего были счастливы тем счастьем, у которого нет особой причины, кроме той, что ты молод.
Мы жили в крохотных девятиметровых студиях: в них едва хватало места развернуться хозяину и одному-двум собутыльникам. Эти студии были похожи одна на другую: обычно при входе сразу направо был душ и туалет, налево — раковина и плита. Единственное окно располагалось чуть дальше по боковой стене, и напротив него была кровать. Привилегированным сословием были те, у кого дома находилась ванна, — чтобы занимать такое помещение, нужна была либо помощь родителей, либо свой собственный неплохой заработок. У большинства же был душ, душный, узкий и со стенами, покрывающимися плесенью из-за плохой циркуляции воздуха. Фраза «у него есть ванна» означала, что тот, о ком говорилось, — если не самый счастливый человек на свете, то уж явно — достойный и респектабельный член общества.
Париж становился для нас малой родиной необычайно быстро, но совсем в ином смысле, как та далекая «настоящая» малая родина: родная улица или город. Когда с детства живешь в одном и том же городе, то начинаешь воспринимать его словно бы априорно, ведь все, что содержится в нем, — люди, здания, встречи, воспоминания, — содержалось там столько, сколько себя помнишь. Ты воспринимаешь его полностью, как единое и неделимое существо. Париж же являлся нам чистой картой, рассеченной, словно морщиной, Сеной. Когда приезжаешь, то видишь лишь рябь веток метро, Османову сеть бульваров и мечту, к которой стремился всю жизнь до этого момента, — Париж. Он пуст и даже мертв.
Но проходит время, и карта начинает заполняться, сначала медленно, потом все быстрее. Каждая станция метро начинает иметь, кроме названия, свой собственный, внутренний смысл, а многие улицы начинают быть связаны с вечеринками, встречами, этапами жизни, любимыми людьми. Вот на эту станцию я приезжал в университет, вот в этом клубе мы пили однажды, а на этой тихой улочке как-то говорил одному нежному созданию такие вещи, что и не вспомнишь без стыда. Этот процесс вбирания Парижа в себя происходит постепенно и незаметно, и вдруг вы снова берете карту, разворачиваете ее, смотрите, и — город оказывается родным, при этом не превращаясь в единое целое. Каждая станция — это отдельное событие, иногда целая глава жизни. Поделиться этими названиями и событиями — величайшее счастье, которым я не могу пренебречь.