Под жёлтым зонтом
Шрифт:
На педсовет они явились всем классом, потому что были дружны и вставали «все за одного!» Кирилл был в полуобморочном состоянии, и Максу приходилось время от времени щипать его или пихать в бок. Учительницу не отстранили от занятий, только мягко пожурили, а Максу посоветовали познакомиться с книгами по культуре общения.
Он вспоминал это, ворочаясь на узкой казенной койке, и чувствовал себя таким же сиротой, как и все в этом большом доме, ведь Кирилл всегда был ему больше, чем другом. Теперь ему не стыдно было признать, что единственный, кого он по-настоящему любил, и за кого пошел бы в огонь и
А ведь Кирилл буквально пас его, когда из семьи ушла мать Максима. И если б его не оказалось рядом, Макс уснул бы тогда тяжелым, мучительным сном, наглотавшись таблеток. Когда его откачали в больнице, Кирилл оказался первым, кого он увидел, хотя в машине «Скорой помощи» его не было. Почему-то Макс постеснялся спросить, как же Кирилл оказался рядом и до сих пор не знал этого. И почему-то ему позарез нужно было это узнать…
Незнание уводит во тьму. Кирилл в свое время не знал, каким образом общаются наедине отец с взрослеющим сыном. Просто не знал. Макс этого не понял. Он забыл, что у Кирилла нет никакого опыта в общении с мужчинами, ведь друзья его матери, как правило, исчезали на рассвете, буркнув: «Привет, пацан!» Это были совершенно чужие ему люди.
А Лари не был чужим. Хотя бы потому, что был отцом его друга. И потому, что Кирилл доверил ему свою мечту. И еще потому, что Лари разговаривал с ним, как со взрослым. И Кирилл старался вести, себя по-взрослому, чтобы не разочаровать Лари, не показаться «щенком». Вот только он понятия не имел, как это делается, догадался Макс. Может, глупенький, доверчивый Кирилл даже решил: наверное, это нормально, когда отец целует сына в губы. Ему так хотелось иметь отца. А лучшего, чем Лари он не мог и вообразить.
Макс корчился ночами, изнемогая от желания увидеть своего друга и объяснить, что он все понял. Что все можно вернуть, ведь Кирилл по-прежнему значит для него больше, чем что-либо на земле.
И однажды Макс взял расчет. Он так торопился к Кириллу, что даже не обласкал напоследок ни одну из своих многочисленных любовниц. А потом нашел на дороге ту девочку, и многолетние мысли о сиротстве Кирилла внезапно обратились решимостью стать для нее отцом.
Глава 13
Цезарь никогда не будил ее. Он был, не особенно умен, но обладал врожденным тактом, не позволявшим навязывать собственное общество ни людям, ни собакам. Встречаясь на площадке с незнакомыми, пес только улыбался им издали и вежливо помахивал хвостом. Правда, самому Цезарю эта внутренняя культура порой дорого обходилась, ведь если у хозяйки начинался, по ее выражению «творческий запой», она начисто забывала о собаке. Пес молчком ждал часа прогулки или кормления, который иногда становился недостижимым, как горизонт. Но когда у Арины случилась депрессия, Цезарь стал вспоминать эти трудные моменты своей жизни, как благословенные.
Однако, даже мгновения, когда Арина укрывала его в морозы одеялом или, задумавшись, легонько массировала спину, не могли сравниться с той солнечной радостью, в которую пес погрузился с момента переезда в этот пахнущий лесом дом. С вечера Цезарь еще не прочувствовал этого, и настороженность, заставившая его с собой тщательностью обследовать комнаты и лестницу, не покидала его и во сне. Пес вздрагивал, сучил лапами и коротко повизгивал.
Но утро шаловливо запустило ему в глаза солнечным «зайчиком». Цезарь чихнул и ударился подбородком об пол, разбудив Арину. Не открывая глаз, она свесила с постели руку, и пальцы ее забрались в теплую шерсть. Потом она вдруг взвизгнула и подскочила, отчего у Цезаря замерло сердце: сейчас она опять назовет меня «скотиной»… Он заранее виновато отвел янтарные глаза, однако в голосе хозяйки не слышалось и отзвука ярости.
– Солнце, псина! – кричала она шепотом, подпрыгивая на кровати, как маленькая. – Я знала, что так будет! Птенчик мой, дождь кончился!
Слова для Цезаря никогда много не значили. Он упивался ее голосом, еще более солнечным, чем утро за окном. Ловил зеленые брызги, которые метали по комнате ее глаза. И замирал, позволяя трепать свою золотистую шерсть.
– Идем, идем! – подпрыгивая, Арина проталкивала себя в узкие джинсы. – Как ты думаешь, я взяла носки? Да, как ни странно… Цезарь, почему у тебя такая бестолковая хозяйка? Никогда ничего не помню… Я хоть покормила тебя вчера?
Пес сделал движение хвостом, которое должно было означать, что вчера-то его покормили, но хорошо бы и сегодня… Однако пес давно усвоил, что Арину тошнит от одной мысли о еде, и потому не решился настаивать.
Между тем она уже сбегала по лестнице, напевая старую песенку. Арина любила тайком ото всех попробовать голос, хотя до сих пор не знала ни одной ноты. Если б она поставила себе целью овладеть музыкальной грамотой, то, скорее всего, из этого бы ничего не вышло. Арина была ленива от природы. И никогда не умела заставлять себя делать то, чего можно и не делать. При этом Кирилл не преувеличивал, называя ее «трудоголиком». Она могла сутками не вставать из-за письменного стола, но не из усердия, а из невозможности прервать удовольствие. Которое, Арина отдавала себе в этом отчет, изнуряло ее организм, как и любое наслаждение, если в стремлении к нему человек не обуздан.
«Антон, Андре, Симон…» Хоровод имен кружился вместе с опадающими с сосен невесомыми чешуйками. Было похоже, что их теряют гигантские летучие рыбы, что плывут в глубине небесной синевы навстречу и задевают друг друга нежными телами. Откинув голову, Арина засмотрелась в небо, а пес, не дожидаясь разрешения, рванул к ближайшим кустам. Короткие волосы щекотали ей шею, это тоже было весело, и все утро напоминало неожиданную, безудержную улыбку. Как у Кирилла…
Еще пахло сырой землей, но трава уже источала пар, который хотелось собрать в пригоршню и умыть лицо, чтобы исчезли едва наметившиеся морщинки. «Антон, Андре, Симон…»
Арина рассмеявшись, спрыгнула с крыльца и провалилась назад в ночь…
Она видела перед собой чьи-то глаза, невеселые, усталые, и не могла вспомнить – чьи? Не было ни солнца, ни утра. «Мне все привиделось», – подумала Арина, и с этой печальной догадкой к ней вернулась способность мыслить.
– Макс, – произнесла она, – откуда вы взялись?
– С неба, – без улыбки ответил Максим. – Меня послал вам Бог.
Она не удержалась:
– А! У вас еще и мания величия?