Подари себе рай (Действо 3)
Шрифт:
– Торопиться не будем...
С Энрико Ферми Сергея познакомил Рэдьярд Клифф, замдекана Учительского колледжа Колумбийского университета. Веселый, компанейский, он легко сходился с людьми. С Сергеем они подружились прямо с первого взгляда, на торжественном открытии советской школы: "Рэдьярд - Сергей, Сергей Рэдьярд!"
– Ты, конечно, играешь в теннис?
– спросил академик журналиста, когда они через пару недель после знакомства встретились за субботним бранчем1 в популярном среди научных плейбоев ресторанчике на Пятьдесят седьмой стрит.
– Почему "конечно"?
– удивился журналист.
– Почему-то иностранные журналисты - и немцы, и англичане, и итальянцы - все играют в теннис, - академик энергично пожал плечами, хотя лицо его оставалось весьма индифферентным.
– Джентльменское украшение профессии, - меланхолично сообщил Сергей. Лично я играю. Средне.
– А я плохо, - вздохнул Рэдьярд.
– Сегодня опять продул в пух и прах.
– Кому же, если это не университетский секрет?
– Какой там секрет, - махнул рукой Рэдьярд.
– Итальянец. Физик Ферми. Поехал в Стокгольм получать Нобелевскую премию за работы по свойствам нейтронов и прямиком оттуда в Нью-Йорк. Работает у нас в Колумбийке.
– А семья?
– Из-за семьи и эмигрировал. Жена еврейка, а законы Муссолини ввел антисемитские.
– А сам Ферми?
– Что - сам? А, нет, Энрико итальянец, католик. Член фашистской королевской академии. Правда, ни политикой, ни философией не интересуется нисколько. Одержим своей физикой.
Оба еще раз прошлись вкруговую по шведским барам: мясному, рыбному, овоще-фруктовому. Официант открыл большую бутыль шампанского ("Кстати, хохотнул Рэдьярд, - итальянское!"), разлил по высоким бокалам.
– За твои будущие победы на корте!
– предложил Сергей.
– Вот что, - когда они уже выпили и дружно принялись за еду, сказал Рэдьярд,? я потому и завел разговор о теннисе. Ты не хочешь к нам присоединиться?
– Почему бы и нет, - неспешно, словно прокручивая что-то в уме, сказал Сергей.
– Вы когда играете? Ты вроде бы говорил трижды в неделю?
– Вторник, четверг, суббота.
И в следующий вторник они встретились. Сергею Ферми понравился. Непритязателен в одежде. Редкостно прост в обращении. Однако, явно ощущается сознание своей особой значимости. Не заносчивостью, не фанаберией, нет, их нет и в помине. Но незримая, но мощно чувствуемая аура есть. Недаром друзья физики во всем мире обращаются к нему не иначе, как "папа". Ибо в своей науке он так же непогрешим, как глава всех католиков мира папа Римский - в вопросах веры. После полуторачасовой игры они сидели за столиком в клубном кафетерии, пили сок.
– Я очень рад, что судьба свела меня с вами, господин Ферми, - Сергей получил за прошедшие три дня ориентировку, в которой были скупые, но довольно важные биографические детали, - вы ведь почетный член-корреспондент нашей академии наук!
– Давайте без китайских церемоний - Энрико, Серджио, идёт?
– Идёт.
– Да, ваша академия первая из зарубежных оценила мои труды. Сейчас таких званий уже более пятнадцати. Кстати, - на лице его засветилась застенчивая улыбка, - как член своей национальной академии я имею право на обращение "Ваше превосходительство", смешной павлиний мундир и солидное жалование. Ну, положим, обращение и мундир - курам на смех. А вот жалование - его я попросил передать в помощь молодым ученым.
– Вы думаете, Муссолини с этим согласится?
– Не знаю. Должен бы, - Ферми уже в который раз посмотрел на часы. Извините, время расписано по минутам. Мы, ученые, не имеем права быть рассеянными. В противном случае ничего не успеем. Вот я, при всей организованности времени успеваю делать лишь одну треть потенциально возможного. Одну единственную треть!
– Вы хорошо владеете английским, - Сергея удивила легкость, с которой Ферми использовал прием эмфазы.
– Читаю любую научную литературу без словарей. Разговорная речь - мой акцент меня просто бесит! Вот немецким я владею по-настоящему свободно. И Ich schprehe Deutch как коренной житель Берлина. Это не я, немцы говорят, застеснялся он.
– Мне довелось учиться в Геттингене у самого Макса Борна. И потом я еще мальчиком изучил немецкий. Вы же знаете, как важно иметь цепкую память при изучении любого иностранного языка. Вдохновил меня на это мой добрый наставник в отрочестве инженер Амедей. Как и на многое-многое другое.
Сказав это, Ферми заторопился, распрощался и уехал. Но играть в теннис они стали вместе отныне регулярно. Энрико не был сильным, но на редкость цепким игроком; безумно не любил проигрывать; сжав губы, держался до последнего. Проиграв (а проигрывал он Сергею регулярно), расстраивался как ребенок, у которого вдруг отняли игрушку или конфету. Впрочем, довольно скоро обретал душевное равновесие и начинал рассказывать о каком-нибудь эпизоде из жизни своего нового "храма знаний". И неизбежно касался своей текущей экспериментальной деятельности.
– Зачем я вам это говорю?
– смеялся он. И тут же добавлял, но так, что это не звучало обидно: - Ведь вы же ни уха ни рыла не смыслите в физике. Но я попытаюсь элементарно изложить количественную теорию ионизационных потерь энергии заряженными частицами, учитывающую поляризацию вещества, через которое эти частицы проходят. Тормозная способность веществ зависит от степени их конденсации. Иными словами, речь идет об эффекте плотности...
Он обладал редчайшим умением излагать суперсложные явления науки предельно понятно.
"Даже самым смелым умам, - говорил он в другой раз, - трудно вообразить, какие поистине революционные возможности представляет открытие Ганом и Штрессманом деления урана нейтронами". Энрико Ферми мог. Мог и Нильс Бор. И Игорь Курчатов.
При всем его незнании физики, Сергей понимал, что выдающийся интеллект Ферми захвачен одной идеей - овладеть атомной энергией. И что эксперименты итальянца прогрессируют. Однажды вместе с Сергеем в клуб приехала Элис. До обычной игры с Ферми было минут сорок и они вышли на корт, чтобы размяться. Увидев игру Элис, Энрико заметил, что она ему как теннисист, пожалуй, по зубам; Сергею же будет самому интереснее состязаться с его помощником Генри Андерсоном. Через некоторое время Аслан стал получать информацию о работе группы (а позднее лаборатории) Ферми не в коряво-любительском изложении, а в виде квалифицированно оформленных научных отчетов. Как-то Элис за традиционным соком после игры завела разговор о литературных и музыкальных вкусах и пристрастиях.
– Я хоть и итальянец, музыку не люблю, не понимаю, - откровенно признался Энрико.
– Литература?
– откинувшись на спинку кресла, он вытянул ноги, заложил руки за голову, широко развернув локти, закрыл глаза и стал декламировать - то бархатисто, то раскатисто-гулко, то строго и жестко стихи по-итальянски. Речитатив завораживал. Минут через семь он смолк, но никто не смел прервать молчание. Ждали, что он будет читать еще. А Энрико обвел всех просветленным взглядом, сказал голосом, в котором чувствовалась ностальгия и по далеким временам, и по местам далеким: