Подари себе рай
Шрифт:
«Да, в наше время формирование гения широкого профиля, каким был Леонардо да Винчи, пожалуй, невозможно, — подумал Сергей. — И однобокость объяснима неведомым ранее расцветом, прогрессом всех наук». Элис задавалась иным вопросом, слушая откровения Ферми: «Может ли даже такой великий ученый, как Энрико, быть причислен к бессмертной когорте гуманистов — в понимании этого термина в эпоху Возрождения? Для них целью всех деяний был человек, личность, индивидуум, его свобода, расцвет, благоденствие. А во имя чего вершит свои открытия Энрико Ферми? Говоря языком обывателя из Бостона или Палермо, добрый он человек или не очень? В среде этих физиков только и разговоров о создании атомной бомбы. Может ли добрый человек участвовать
Человек так сотворен, что ему не дано заглянуть в будущее даже на мгновение. Иначе у Элис не возникало бы подобных вопросов. Всего лишь несколько лет спустя трое великих — Эрнест Лоуренс, Энрико Ферми и Роберт Оппенгеймер — призвали администрацию США сбросить атомные бомбы на Японию. Они были не просто ученые-физики, они были членами правительственного Совета по ядерным делам. И знали, что подобная акция настоятельными соображениями военной целесообразности не вызывается.
Пока же Элис, Сергей, Генри и Энрико сидели за клубным столиком, пили сок и наслаждались стихами солнцеподобного Ариосто. По просьбе Элис Ферми прочитал еще один отрывок из «Неистового Роланда». И, уже прощаясь, сказал, обращаясь почему-то к Сергею: «Был и еще один физик, мой соотечественник, обожавший этого поэта». Сергей с интересом смотрел на Ферми: «Амальди? Розетта? Сегре? Бернардини? Коккони?» Теперь уже Энрико не без удивления глядел на русского. «Не специалист, а физиков у меня на родине, в основном одаренную молодежь — знает. Чудны дела твои, Господи. И неисповедимы пути». Ответил с расстановкой: «Нет, не они. Хотя и среди них, возможно, есть почитатели Ариосто. Того, кого я имел в виду, звали Галилео Галилей…»
В середине декабря после очередной теннисной баталии Ферми сказал Сергею:
— Жду рождественских каникул и как желанного отдыха, и как передышки от беспрерывной череды моих поражений на корте.
Элис в который уже раз восхитила его застенчивая, совсем детская улыбка.
— Разве клуб закрывается? — Сергей удивленно вскинул брови.
— Клуб работает, — успокоил его Ферми. — А вот я с семьей, Генри, еще несколько сотрудников — мы все едем на неделю в горы — Green Mountains! Про Вермонт говорят: «Там девять месяцев снега и лишь три — скверный санный путь».
— Точно сказано, — засмеялась Элис. — Правда, я сама там не была, но моя тетка живет в столице штата Монтпилиери. Там Рождество всегда «белое». Даже в марте в долинах лежит снег.
— У нас на Дальнем Востоке Колыма-река есть. — Сергей сказал это потому, что аналогия напрашивалась сама собой, но вдруг смолк — он-то хорошо знал, чем печально знамениты те места.
— И что же? — Генри смотрел на Сергея вопрошающе.
— Да, — поддержала его Элис, — есть Колыма. И…
— Песня поется, — невесело продолжил Сергей. — «Колыма ты, Колыма. Золота планета: десять месяцев зима, остальное — лето».
— Похоже, — заметил, подумав, Ферми. Спросил: — Вы лыжи любите?
— Еще как! — Сергей чуть было не выпалил, что два года подряд был чемпионом академии. — И горные, и равнинные.
— Так присоединяйтесь к нам. Говорят, Новая Англия сказочно красива! — Это сказал Генри, и Ферми одобрительно кивнул.
Всего ехать собралось человек двадцать пять, и «папа» арендовал новенький автобус. Сергей и Элис решили добираться на «Обворожительном» и хотели через Генри передать приглашение Энрико и Лауре расположиться в комфортабельном «бьюике». Андерсон хмыкнул, ответил как человек посвященный: «Вы не знаете «папу». Скромность врожденная, ненавидит выделяться сам и терпеть не может выскочек. И еще — как он бросит коллег! Нет, если не хотите пасть в его глазах, забудьте об этом предложении. Вы — другое дело. Вы же не физики».
Даже на отдыхе Ферми каждый день выкраивал час-полтора для проведения лекций-экспромтов. В самой непринужденной обстановке он заводил разговор об актуальной проблеме, которая стояла перед его группой. И начинались удивительные споры, выливавшиеся в виртуозную лекцию. Дневные лыжи, вечерние прогулки, веселые вечеринки, программу которых — каждый раз непохожую на предыдущую — изобретал неистощимый на забавные выдумки Генри, неудержимо проносились картинками радужного калейдоскопа. Элис и Сергей не пропускали ни одной лекции Энрико. Ни он, ни она не понимали и десятой части того, о чем говорил Ферми. Но очевидная гениальность его импровизаций (пояснительный сеанс Генри — после каждого явления «папы» физикам — давал Элис и Сергею), но уникальная атмосфера таких сугубо профессиональных встреч потрясала.
— Иногда, когда я его слушаю, мне становится по-настоящему страшно, — сказала как-то Элис, и Сергея поразила печаль в ее голосе. — Ведь то, к чему он идет в своей науке, семимильными шагами приближает к нам вселенский Армагеддон.
— Он приближает его на стороне сил Добра, — возразил Сергей, — чтобы они в решающий час не остались безоружными перед силами Зла.
— От сил Зла он бежал.
— Не он один. Однако и там осталось немало могучих умов. Вопрос в том, на чьей стороне их окажется больше и, что тоже немаловажно в науке, кто будет удачливее, выберет кратчайший путь и быстрее получит искомые результаты.
Сергей — Центру
(Из объективки на Энрико Ферми)
«…Упорен. Терпелив. Энергичен. Административных постов не ищет. Деньги — средство для беспрепятственного и беспроблемного ведения научной работы. В науке прост. Говорит: «В физике нет места для путаных мыслей. Сущность любого научного вопроса может быть объяснена без заумий и формул». Является теоретиком и практиком одновременно. Считает, что эксперимент без теории и теория без эксперимента — нонсенс. «Оригинальность и фантазия хороши в науке лишь в сочетании с глубокими знаниями». Презирает научный авантюризм. «Новые законы в науке надо принимать лишь тогда, когда старые уже исчерпали себя». В обыденной жизни исповедует ту же простоту: в одежде, еде, отдыхе. Признание своих трудов принимает охотно, без показной ложной скромности, но повышенным честолюбием не обладает… Интерес представляет отношение к теории относительности Эйнштейна. Эта теория, особенно ее космологическое следствие — теория расширения Вселенной, — симпатии Ферми не вызывает. Причина — его нетерпимость к неясности и фанатичная приверженность к здравому смыслу. Конкретика в науке превыше всего…»
— Ты любишь лошадей? — спросил как-то Генри Сергея.
— Лошадей? Еще как! С детства. Любимая летняя работа и забава у наших мальчишек — «ночное». Скачешь себе весело на неоседланной лошади, потом они, стреноженные, пасутся, а ты сидишь у костра, печешь картошку, байки смешные и страшные слушаешь. А в связи с чем вопрос?
— Да в самом начале июня, через десять дней, в следующий уик-энд знаменитые бега, это недалеко, на Лонг Айленде. Belmont Stakes, часть Тройной Короны. Две другие ее части — Kentucky Derby и Preakness at Pimlico в Мэриленде.
— Звучит заманчиво. Рванем!
И рванули. Выехали на одном «Обворожительном» рано утром, чтобы попасть к началу, и почти сразу попали в поток машин, двигавшихся в одном направлении. Он становился гуще по мере приближения к ипподрому, и Генри посетовал на недостаточно широкий хайвей.
— Ты нервничаешь так, словно сам участвуешь в сражении за Тройную Корону, — подтрунивала над ним Элис.
— Да, участвую! — с неожиданным вызовом откликнулся Андерсон. — Я всегда беру с собой определенную сумму и делаю ставки… — он оглянулся, словно кто-то мог его подслушать в едущей машине, — сугубо по научной методе, которую сам выработал.