Подарок дьявола
Шрифт:
– Клавочка, принеси товарищу Зелену стакан чая с лимоном и сахарницу. Наш комиссар сладкоежка.
– С лимоном, это уже слишком… – краснеет Зелен.
– Отработаешь, – многозначительно бросает Литвинов.
Зелен не обращает на это внимания. Он до сих пор не может опомниться:
– А я думал, ты по-прежнему в Лондоне.
– Меня там в кутузку посадили.
– Сбежал?
– Нет, на Локкарта поменяли.
– Что-то припоминаю. Все равно странно…
– Что тебе странно, Зелен?
– Кажется, я своими ушами слышал, ты женился на англичанке?
– У тебя хороший слух, Моня. Я до сих
– Так ты привез жену в Москву? И как ей тут?
– Лучше, чем там.
– Ну, я понимаю, она жена наркома…
– Для Лоу это небольшой подарок. Жена меня по существу не видит, – не без грусти признается Литвинов.
– Бедная женщина, таки сидит и ждет мужа…
– Не ждет. Пишет для западной прессы нужные нам статьи. Она у меня журналист.
Клава, брызнув синими глазами в Зелена, ставит на столик поднос:
– Пожалуйста, Максим Максимович.
Литвинов благодарит Клаву и, подмигнув Моисею, дожидается, пока девушка выйдет.
– Заметил, как на тебя моя Клавочка посмотрела? Жаль, что ты женат… Какая девчонка!
– И биография моя, я вижу, наркому известна. Может быть, товарищ Литвинов сообщит, зачем я понадобился его ведомству.
– Клади сахар и пей чай. А я изложу свое предложение. Хочу взять тебя на работу.
– Боюсь, что в тонком деле дипломатии от меня столько же проку, как от козла молока.
– Не уверен. – Максим Максимович переходит за свой письменный стол и открывает блокнот. – Это отчет члена Реввоенсовета Михаила Тухачевского. Слушай: «В трудных условиях повального голода комиссар Зелен проявил недюжинные организаторские способности и сумел договориться с польскими властями о поставках фуража, хлеба и картофеля для Западного фронта Красной армии». – Литвинов откладывает блокнот и ехидно улыбается: – Разве это не дипломатия?
– Генох, красноармейцев же надо кормить. Для этого я, как любой сообразительный еврей, могу договориться хоть с чертом, – возражает Зелен.
– Вот и прекрасно. И я, как сообразительный еврей, с этим господином тоже имел честь не раз договариваться. Ты, чтобы накормить армию, я – страну. Но я тебе предлагаю более опасный и трудный участок работы наркомата.
– Что ты имеешь в виду, товарищ нарком? – Моисей в курсе, что в наших дипломатов иногда стреляют, но по привычке продолжает считать деятельность белых воротничков сугубо мирным делом.
Литвинов встает и, обогнув свой огромный письменный стол, вновь садиться напротив Зелена.
– Я имею в виду курьерскую дипломатическую почту, Моня. Иногда нам приходится страховаться и доставлять секретные документы прямо в руки наших послов. Это очень опасная работа, и мне нужен близкий человек, которому я бы доверял, как себе.
– Я готов. Но нет опыта. Помнишь, старые евреи говорили: «Если ты всю жизнь жил с козой, откуда тебе знать, что делать с женщиной». А я всю жизнь таки воевал.
– И еще повоюешь. А как – тебя научат. – И нарком смотрит на часы: – Ты допил свой чай?
– Да, спасибо. Чай, клянусь мамой, был хорош. Кстати, я больше не женат, а твоя Кла-вочка пригласила меня на вечер, посвященный Коминтерну.
– Как не женат?
– Лидия Петровна не перенесла долгих командировочных разлук и нашла себе приличного мужчину. Я ее отпустил. Не жить же с женщиной насильно?
– Не
– Так точно, Максим Максимович… Я же все понимаю.
В приемной Зелен целует ручку Клаве:
– Кажется, мы теперь и впрямь коллеги. До вечера, товарищ секретарь наркома.
Екатеринбург. 2000 год. Февраль
– Да, мои юные друзья, фигура Столыпина под углом нового, не искаженного идеологическими догмами взгляда видится в истории дореволюционной России совсем по-иному…
Профессор Фролов выздоровел, и Марина, как всегда внимательно, слушает его чуть хрипловатый, манерный голос. Фролов немного картавит и по-барски растягивает слова. Лекции Антона Михайловича Марину увлекали, и она их старалась не пропускать. Но сегодня сосредоточиться не удавалось. В голову девушке приходили совсем другие, посторонние от лекции мысли.
После смерти деды Коли она продолжала жить своей обычной жизнью, но в ее душе образовалась странная пустота. Нельзя сказать, чтобы «двоюродная внучка» летала на крыльях восторга при уборках квартиры Николая Спиридоновича или выслушивая его длинные рассказы про становление ликероводочной отрасли в СССР. Она уважала маминого дядю, но особой радости от общения с престарелым родственником не испытывала. Хотелось поскорее выполнить необходимые по дому работы и, не задерживаясь, удалиться.
Деда Коля помогал маме деньгами, делал Марине подарки, и девушка понимала: надо быть благодарной. А вот после похорон ей стало старика по-человечески не хватать. Ее мало баловали в детстве. Платьица она донашивала за отпрысками маминых подруг, сладости получала в редкие дни праздников, а дорогих кукол не имела вовсе. Деда Коля кукол не дарил. Он покупал ей то, что считал нужным для здорового роста ребенка – лыжи, коньки, портфели. Марине хотелось кукол, и она дулась, считая, что дед жадничает. Став взрослой, поняла: коньки и лыжи стоили гораздо дороже.
– Теперь, господа, вернемся к предшественнику эссеровщины – народовольческому движению и его методам борьбы с царизмом. Если в советской литературе мы видим в целом положительную оценку «героических подвигов» этих, с позволения сказать, народных мстителей, то сегодня мы называем их обыкновенными террористами. Озлобленные недоучки девятнадцатого века, как и фанатичные дикари наших дней, гордились взрывами и убийствами…
Марина пыталась вникнуть в слова профессора, но удержать внимание на лекции так и не смогла. Девушка думала о Николае Спиридоновиче. На кладбище, стоя с мамой у гроба, она, как и сейчас, не слушала прощальных речей. Проводить усопшего явились представители общества ветеранов в количестве двух старичков и одной старушки. Вся троица, обрядившись в военную форму, звенела орденами и медалями. От заученных высокопарных фраз старцев, к которым Марина привыкнуть не успела – слишком мало жила при Советах, ей стало скучно и немного стыдно. Почему Героя Труда, лауреата Государственной премии, Почетного гражданина Свердловска, отдавшего жизнь высоким, хоть и непонятным ей идеалам, кроме этой троицы никто не вспомнил?