Подарок принцессе: рождественские истории
Шрифт:
Когда замученная Нина Сергеевна вернулась с бумажками и с победой, Клавочка, бледно улыбаясь, спросила:
– Ты что, ходила ко мне?
– Да упаси боже, – легко отвечала Н. С. – Только в архив. Теперь тебе должны дать гражданство! И пенсию!
Когда Клавочка удалилась к телевизору, мама Нина пояснила дочери:
– Я только в ее дворе посидела на лавочке. Якобы я хочу снять квартиру. Якобы я москвичка, сдам свою квартиру в Москве и сниму в Полтаве. Якобы мне климат подходит. Так придумала. Типа у меня астма. И не сдает ли кто. Ну, мне ничего не сказали. А купить сколько у вас стоит?
– Ну и зачем ты это сделала?
– Что-то мне показалось, что она умалчивает о чем-то. Она тоже дала мне свой телефон. Ты же знаешь, что у меня чутье на людей.
– О-о. Эт-то мы проходили. Как бы про памятник на Белорусской.
– Все эти бабы, они должны помнить и Клавочку, и ту ее невестку. Ну, маму Миши. Особенно эта Валентина.
– И что ты ей сказала?
– Разумеется, ничего.
– Ма! Ну когда ты будешь думать над своими поступками?
– Валентина, кстати, вроде бы между делом вспомнила про Клавочку из этой десятой квартиры. Дескать, где она, как она. Что знала ее, так как работала в детской поликлинике медсестрой. Что Мише банки ставила. В санаторий его устраивала, когда у него отец, Анатолий, сын Клавочки, погиб. Так что я недаром с этой Валентиной говорила.
– Вот-вот. Жди теперь как бы гостей.
Оксана даже не подозревала, насколько была права.
Двадцать восьмого декабря, поздно вечером, в квартире раздался трезвон междугородней.
– Да, да! – подхватив трубку, сказала Нина Сергеевна. – Москва, да, будет говорить! Иерусалим вызывает! – (Пояснила она дочери, которая высунулась из ванной.) – Клавочка! Клавочка! – вдруг завопила она. – К телефону! Оксана, подыми ее!
Оксана бросилась из ванной в спальню, где в темноте маленьким холмиком под толстым одеялом проступало тельце Клавочки.
– Пойдемте, пойдемте, – бормотала Оксана, – там вас к телефону!
– Кто, кто? – шептала в ответ Клавочка. – Не пойду, бог с тобой. Трясуны?
– Не знаю, не знаю, – повторяла Оксана.
Ее мать между тем что-то вопила в телефон, что-то даже вроде диктовала, кого-то слушала с красными щеками.
Когда Клавочка поднесла к уху трубку и своим жестяным голоском сказала «Вас слушают», связь внезапно прервалась.
– Кто это, кто говорит? – безнадежно спрашивала Клавочка у молчащего эфира и повторяла: – У телефона!
– Не знаю, не знаю, – пожимала плечами Нина Сергеевна. – Иерусалим!
– Лена? – помолчав, сказала уверенно Клавочка.
– Да она не представилась.
– Жива, не преставилась, – покивала старушка и пошла в туалет.
Вернувшись, она сказала:
– Во, сколько прошло, она забеспокоилась про сына. Совесть заговорила. А со мной не захотела.
На следующий вечер, чтобы как-то порадовать своих, Оксана прихватила со склада небольшую тую в горшке – чтобы она сыграла роль елочки с последующим возвращением на место.
Клавочка посмотрела на тую и сказала:
– О, вечный покой.
Такое у нее было настроение. Она трудолюбиво смотрела все криминальные выпуски про бандитов и аресты, находя в этом временное успокоение, то есть каждый раз именно в данный вечер, прямо у нее на глазах, справедливость торжествовала. Но оптимизма ей это не прибавляло.
– Да это как бы елка, – пояснила уставшая Оксана. – Импортная.
– У нас такая же посажена в ногах, в Полтаве. Где папа с мамой и мои Витюшка с Толечкой.
Ничего себе порадовала Клавочка бедную Оксану.
Тем временем озабоченная мама Нина на столе в большой комнате опять колдовала с выкройками из «Бурды», затем села стрекотать на машинке.
– Я ничего этого не надену, – предупреждающе рявкнула Оксана в маленькую комнату.
– Ладно! Договорились! – беззаботно откликнулась мама Нина. – Пойдешь встречать Новый год, то посмотришь.
– Я никуда не пойду! – прорычала Оксана. – Куда я пойду? Кому я нужна?
Мама Нина явно шила что-то из того воображаемого оранжевого якобы шелка, который она надыбала в благотворительном секонд-хенде.
Так и оказалось. В день Нового года жалко улыбающаяся Нина Сергеевна вышла из спальни с ворохом красно-желтой материи в руках.
Клавочка трудилась на кухне, она поставила в духовку пирог с капустой. Пирог с дачными яблоками, пока еще в виде заготовки, ждал своей очереди.
– Наш подарок, – объявила мама Нина робко. – Платье вам.
– Не надену, и не воображай себе, – жестко сказала Оксана.
– Ну подумай, как Клава обрадуется. Она же вчера с утра это шила. Пока мы были на работе. И все швы заоверлочила сама, да как аккуратно! А то лохмы висели. Она мастер была по индпошиву, Клавдия. Закройщица. Верхнее платье делала на бортовке, с грудью. Помнишь изумрудный пиджачок Мишеньки? Плечики на вате были! Так сейчас не умеют.
– Слушшай! Пиджачок! – зашипела Оксана. – Мало мне всего этого, да? У меня сессия через две недели! Я ничего не успеваю! А Ольга меня не отпускает! У нее как бы планы в феврале! Тогда уйдешь от нас, говорит, если на сессию уйдешь. У меня, кричала, не благотворительный фонд! Я сама на себя зарабатываю и на мужа с дочерью! Орала. Скажи теперь, мама! Мне сейчас до твоих нарядов из секонд-хенда? А?
Тут вошла Клавочка, увидела шелк в руках мамы Нины и строго сказала:
– Да ей не понравится, гляди. У меня руки стали как крюки. Глаз уже не тот. Криво пошила. Да я как бы закройщица, отшиваю-то средне. Оксаночка, прости меня бога ради.
С сухими глазами, прямая как деревяшка, она проследовала в спальню и там зашелестела молитвенником.
Московское «как бы», пойманное у Оксаны, с недавних пор стало для Клавочки выражением сильных чувств.
Нина Сергеевна положила комочек шелка на диван, а затем, тряхнувши головой, пошла на кухню. Спустя минуту там гремели противни, звякала посуда, потом в ход со стуком пошел ножик. Запахло свежим огурчиком. Предстоял традиционный салат оливье.
Оксана махнула рукой и залезла в ванну. До Нового года оставалось где-то полтора часа. Надо было помыть голову и чтобы голова высохла. Фена в доме давно не было, сгорел.