Подарок старой повитухи

Елисеева Ирина

– Да на кой она, такая-то? – завопила Санька, – Лучше кого из баб поискать!

– Не дури, девка, – хозяйка подняла голову от стола, строго глянула на Саньку. Та притихла, – Пименовна еще у моей бабушки последние роды принимала. Она свое дело знает. Её к княгиням возили младенчиков принимать. Говорят, в награду чуть не сундук золота давали. Она не взяла… Уж не знаю, золото, не золото, а повозки барские за ней не раз присылали. Только ей все едино – богатая ли, бедная… Беги-и-и…

И Нютка унеслась, только ворота хлопнули. Санька села у стены на край лавки, как будто надеялась, что и ее сейчас куда-нибудь пошлют. По глазам было видно, что страшнее

всего для неё было слышать, как надсадно и протяжно стонет роженица. Чтобы как-то заглушить свой страх, она спросила с укором:

– Да где ж ваш муж-то? Дети?..

– Дочек к свекрови отвезли в соседнюю деревню. А муж второго дня в город поехал, хотел оттуда повитуху привезти. Да вот нет его чего-то. Уж и не знаю, когда буде-е-т, а-а-а…

Санька подскочила, бросилась к двери:

– Я щас, щас… Нютку потороплю… Чё она там мешкает?.. – и со всех ног пустилась вдоль деревни.

Собаки лаяли из дворов, но людей видно не было. Может, еще спали. А может, кто и на дальние покосы отправился спозаранку…

Три березы из одного корня Санька еще издали приметила. А, добежав, и дом увидела, про который хозяйка толковала. Два близкопосаженных окна смотрели в улицу, а во двор дом протянулся длинными сенями, в которых почти под самой крышей были прорезаны три узеньких тусклых окошечка. В сенях было темно и тесно, кругом подвешены пучки сухих трав, от которых пахло покосом и баней. Кое-как в полутьме сеней Санька нащупала дверную скобу, потянула ее на себя и вошла в избу.

Топилась печка (чудно, по летнему-то времени!). Рядом с печью на низенькой скамеечке сидела сгорбленная старуха с седыми бровями. Длинными скрюченными, но очень ловкими, пальцами она сматывала шерстяные нитки с веретена в клубок. Нюта кричала, наклонившись над старушкой:

–… Под горой, где рябина рядом с сосной, знаете?.. Быстрее надо… Слышите? Там женщина рожать собралась. Пойдемте. Ей очень плохо… Быстрее!..

Бабка в ус не дула, нитки сматывала да губами шамкала, будто сама с собой разговаривала….

Как и говорила хозяйка, короб, похожий на большой деревянный ящик с крышкой, стоял у окна на лавке, прикрытый застиранной тряпицей – то ли простынею, то ли скатеркой. Санька схватила короб, поставила перед самым бабкиным носом.

Тут с Пименовной приключилось чудесное прозрение. Она отложила клубок в корзинку. Поднялась со скамейки и, еле передвигая ноги, зашаркала по комнате, собирая какие-то стопки стиранных выцветших тряпок. Потом натянула на себя овчинную безрукавку, и заковыляла к двери. Нюта тихо приговаривала:

– Давай, Пименовна, давай. Быстрее надо, быстрее…

Санька забежала вперед, открыла двери. Кряхтя и отдыхая на каждой ступеньке крыльца, Пименовна упорно продвигалась во двор. Она все время что-то бормотала, и Санька, поддерживая ее и направляя, слышала странную молитву:

– Богородица Дева по Сионской горе ходила, золотые ключи искала, землю отмыкала… Ключи сгубила… Золотые ключи, найдитеся, вернитеся, у Таисии родовые ворота отопритеся…

Санька вывела Пименовну во двор, там уже Нюта стояла с деревянной тачкой, в которой кто землю, кто навоз по огороду развозил. У Пименовны, видимо, она вместо кареты служила. Потому она и взгромоздилась на нее, будто барыня на извозчика, ухватилась за края колымаги и замерла, глядя вперед, на дорогу: все, мол, готова, везите!

Девчонки за поручни принялись толкать тачку с двух сторон. Поначалу думали, не стронется с места. Но потом, мало-помалу, заскрипела,

затряслась, родимая, и покатила по деревенской дороге, выстукивая какой-то свой древний мотив. Санька с Нютой, почти упершись носами в пыльную каменистую, вышарканную телегами и коровьими стадами дорогу в глухой русской деревне, которой и названия-то не знали, усердно толкали повозку.

Она же продвигалась на три кошачьих шага, как Санька с Нютой не упирались. Растрепанные и раскрасневшиеся, они усердствовали, пока не вытолкали тачку к самому уклону. Правда, уклон был еле заметным, но ход тележки ускорился. Это приободрило тружениц, и они налегли на рычаги с новой силой.

– Давай, давай, Нютка… Сейчас полегче пойдет… Давай…

Увлеченные своими стараньями и радуясь ускорению, они не сразу поняли, что надвигается катастрофа. О том, что там, в доме, приютившем их на ночлег, сейчас делает его хозяйка, они старались не думать. Страшно было. Сейчас главное – добраться до него быстрее ветра, дотащить, дотолкать Пименовну, как главную спасительницу от всего того, о чем было страшно даже думать.

Повозка погромыхивала все легче и быстрее. Они толкали ее, уже почти не напрягаясь, потом просто придерживали, чтобы ровнее шла, пытаясь обогнуть ямки и камни. Перейдя на легкий бег, они еще не понимали, что в этот момент повозка окончательно и бесповоротно пошла своей дорогой, чем дальше, тем круче шедшей под уклон.

Все остальное произошло за считанные минуты, но осознать произошедшее и Санька, и Нюта потом пытались всю жизнь. Повозка вместе с седоком разогналась так, что девчонки уже не могли ее удерживать за рукоятки. Они бежали рядом, пытаясь ухватиться за борта, но расстояние между их протянутыми руками и задней стенкой кузова непрерывно увеличивалось. Этот бег наперегонки с сидевшей в тачке Пименовной закончился резко, когда Санька, споткнувшись, кубарем полетела под гору, но не по прямой, а куда-то вправо. Покатилась и исчезла в дремучих зарослях крапивы и осота. Нютка, разогнавшись так, что уже просто перестала видеть дорогу, и не в силах остановиться, сначала вбежала в ольховник, росший вдоль дороги, а там свалилась в некстати подвернувшуюся канаву.

Для каждой из них наступила тишина, в которой долгое время слышен был только звон в ушах. Сколько они пролежали по разные стороны дороги, они сказать не могли, ни тогда, придя в себя, ни после, когда пытались вспоминать то злополучное лето.

Где Пименовна?

…Санька видела, как кружит над маленьким синеватым цветочком желтый шмель в мохнатую черную полоску. Цветочек наклонялся к земле, когда шмель приземлялся на его резные лепесточки. Не удержавшись, насекомое ворчливо гудело, отлетало недалеко и снова кружило над цветком…

Она следила за ним, не поднимая головы, сквозь полуопущенные веки и вдруг почувствовала, как ноет шея, гудит голова, а под щекой – мокро и липко. Все тело саднило и горело, как будто она с размаху налетела на стену, да вдобавок кто-то кипятком плеснул на руки и ноги… Приподняла голову. Увидела в том месте, где только что лежала щекой на земле, темное пятно. Потянулась ладонью к щеке – кровь.

С трудом передвигая ватные ноги, Санька поднялась. Вокруг глухой стеной стояла крапива, совсем молодая и сухие остовы старой, прошлогодней. Надо было сообразить, как выбраться отсюда. Ни просвета, ни тропинки. Но, оглядевшись, Санька заметила чуть примятую дорожку. Этим путем она сюда вкатилась. Оттого и жгло руки и ноги. Здесь она и пошла в обратную сторону.