Подбельский
Шрифт:
Вадим Николаевич сует десяток документов за всех.
И тут случилось неожиданное — испортился тормоз, и автомобиль помчался вниз. Наши же солдаты открыли по нас стрельбу. Над нами свистят пули. Жуткая минута… С трудом шофер остановил непослушную машину.
— Что вы, дьяволы, едете, как с цепи сорвались? Или вам жизнь надоела? — кричит патруль.
С трудом добрались до Красных ворот. Оттуда пешком дошли до Сухаревки. А там зашли в Городской районный Совет…
Не успел еще закончить свой рассказ Соловьев, как уже начал Борис Михайлович Волин [13] :
13
Б.
— Утром мне довелось видеть жуткую картину на углу Милютинского и Мясницкой. Пользуясь наступившим затишьем, улицу переходил красногвардеец из отряда тушинских рабочих. И вдруг в этой тишине раздался одиночный выстрел, и красногвардеец упал. К нему быстро, откуда-то из-под ворот ближайшего дома, подбежала работница-санитарка. Но не успела она и нагнуться, как раздался еще один залп, и она упала, истекая кровью. Это увидели засевшие поблизости красногвардейцы и ответили на коварство юнкеров дружными залпами. Завязался ожесточенный бой. Кто-то сообщил, что юнкера стреляют из бомбомета. Мы отдали распоряжение устроить засаду и уничтожить эту огневую точку. Вскоре она навсегда умолкла. Мы видели, как из чердачного окна, откуда стрелял этот миномет, вывалился, растопырив руки и ноги, человек и грохнулся наземь так, что уже больше никогда не встал…
Увлекшись рассказами, они и не заметили, как неожиданно в комнату вошел солдат и четко, по-военному спросил:
— Товарищи, разрешите доложить? — Не дожидаясь ответа, солдат продолжал: — Мы стоим на почте и на телеграфе. Там чиновники портят все дело: задерживают наши телеграммы и работают только на Керенского. Мы арестовали главарей и приостановили работу телеграфа. К нам надо туда какого-нибудь комиссара, чтобы разобраться во всем.
— Какого-нибудь, не годится, — сказал Григорий Александрович Усиевич. — Надо хорошего, делового, энергичного, да к тому еще смелого.
Несколько человек, как будто уговорившись между собой, посмотрели на Вадима Николаевича Подбельского.
Мысли всех выразил Соловьев:
— Поехать придется вам, Вадим Николаевич.
Подбельский поднялся и вышел в соседнюю комнату. Через десять минут он уже вернулся с мандатом от Военно-революционного комитета, удостоверявшим, что он назначен комиссаром почты и телеграфа города Москвы.
«Пробираться на телеграф было еще довольно трудно, — вспоминал впоследствии Подбельский. — Темень кругом непроглядная. Всюду трещат выстрелы. Кто стреляет, в кого — сразу не разберешь. А пули, должно быть, находили своих адресатов.
Почти на каждом углу — патруль. Проверка документов, обыски.
Мы сели с товарищем-солдатом в санитарную карету и стали пробираться к телеграфу.
На телеграфе караул провел меня в одну из дальних комнат, где, как выяснилось потом, собрался Совет Московского почтово-телеграфного узла.
Я вошел в комнату Совета, отрекомендовался присутствующим и предложил им начать переговоры о дальнейшей работе телеграфа.
Председательствовал на собрании московский почт-директор Миллер.
— Прежде
На телеграфе караулом были подвергнуты аресту пять человек, несколько было арестовано, кроме того, на почтамте.
Я заявил, что освободить арестованных без всякого разбора дела не могу ни в коем случае.
Начал допрос арестованных:
— Наши товарищи-солдаты заявляют, что вы умышленно не пропускали телеграмм только что народившейся советской власти и оказывали всяческое содействие провокационным телеграммам свергнутого Временного правительства. Я требую, чтобы вы сказали совершенно определенно: верно ли это или нет?
Допрашивал арестованных я каждого в отдельности. И от всех от них получил один и тот же ответ:
— Да, действительно, до вчерашнего дня Московский телеграф задерживал депеши советской власти. В данном случае мы являлись лишь точными исполнителями Центрального комитета нашего союза, директивы которого для нас обязательны. Но теперь, когда правительства Керенского уже не существует, мы впредь, до созыва Учредительного собрания, будем придерживаться позиции нейтралитета.
В таком же духе я получил заявление и от всего почтово-телеграфного Совета в целом.
Времена тогда были странные: всех арестованных я тут же объявил свободными.
Затем с телеграфа я направился в помещение почтамта с целью освободить задержанных там почтовых чиновников, против которых не было выставлено никаких серьезных обвинений и которые были задержаны караулом больше «на всякий случай».
Я застал всех арестованных на почтамте спящими на диване. Разбудил их, сказал несколько напутственных слов и объявил свободными.
На другой день я снова встретился с Советом Московского почтово-телеграфного узла, с которым у меня начались длинные и нудные переговоры о признании советской власти и ее представителя — комиссара.
Ни я, ни противная сторона не решались обострять отношений. Я был один перед лицом весьма хорошо сплоченной массы саботажников и обманутой ими массы. Они стояли перед лицом явной победы революционных войск в Москве и уже начинали чувствовать себя затравленными…»
Молодой редактор усманской уездной газеты Николай Александрович Андреев на рассвете 2 ноября 1917 года приехал в Москву. На привокзальной площади и близлежащих улицах было тихо и безлюдно. Андреев, который не раз бывал в Москве, удивился этой необычной тишине. Чего-то недоставало. И, только пройдя пешком несколько кварталов, он понял: не ходят трамваи, не слышно их пронзительного звона.
Студеный ветерок пробивал легкое пальто, то и дело приходилось тереть застывшие уши. Пешком Андреев добрался до Скобелевской площади. Вот и Московский Военно-революционный комитет.
— Проходи, — сказал Андрееву строгий красногвардеец, внимательно прочитав мандат, извлеченный из-за голенища сапога.
— Вам кого, товарищ? — спросил Усиевич, столкнувшись в темноте коридора второго этажа с Андреевым.
— Мне бы кого-нибудь из Ревкома… Я из Усмани… -
— Тамбовский, значит, — Усиевич, обняв Андреева за плечи, втолкнул его в ближайшую дверь.