Подбельский
Шрифт:
— Придется обязать все типографии, издательства, редакции, бумажные фабрики срочно представить точные сведения о наличии у них запасов бумаги, — решает комиссар. — Срок для представления этих сведений — три дня. Не дадут к этому времени сведений или дадут неправильные, приедем на место и все излишки бумаги конфискуем.
Такое предложение комиссара по делам печати было одобрено Московским Советом и немедленно вступило в силу. А через три дня представители комиссариата свезли на склады комиссариата немало ролевой и флатовой бумаги.
Не было дня, чтобы какая-нибудь московская газета не печатала то или иное клеветническое сообщение. Не всегда
— Нет, решительно нельзя без военной цензуры. Если предоставлена возможность всем оппозиционным партиям в стране издавать свои печатные органы, то это еще вовсе не значит, что им дозволено клеветать на советскую власть, возводить на нее всяческие поклепы, а тем более сеять в народе панику…
Председатель Московского Совета Петр Гермогенович Смидович внимательно выслушал доводы комиссара по делам печати.
— Ну что ж, дорогой Вадим Николаевич, — сказал Смидович. — Пишите проекты двух декретов — о печати и о введении военной цензуры. Декрет о печати должен обязывать всех издателей периодических изданий давать опровержение на каждое клеветническое сообщение, которое будет ими опубликовано. Притом я бы обязал печатать опровержение на том же месте, где накануне напечатана ложь, да еще выделять для него в два раза больше места, чем было отведено самой клевете.
— Надо бы, — вставил комиссар, — и определить меру наказания для виновных в оглашении ложных и клеветнических сообщений.
— Это само собой имеется в виду. Всыпьте им, скажем, штраф тысяч в двадцать пять или месяцев шесть отсидки. Может, это отобьет охоту.
На следующий день, 21 декабря 1918 года, уже был опубликован декрет Московского Совета рабочих и солдатских депутатов о печати и постановление о временном введении военной цензуры. Газеты, журналы и другие периодические издания, которые откажутся представлять военной цензуре для предварительного просмотра материалы, касающиеся жизни армии, взаимоотношений России с другими государствами, работы высших государственных органов, хода гражданской войны в стране, подлежат немедленному закрытию, а ответственные за эти издания лица — передаче суду Революционного трибунала.
Комиссар по делам печати был беспощаден к тем, кто клеветал на советскую власть.
Действия московского комиссара по делам печати пришлись не по вкусу многим враждебным газетам. Какими только эпитетами не награждали они работников комиссариата! В ряде газет появился даже специальный раздал, называемый «Свобода печати».
Меньшевистская газета «Вперед!» из номера в номер давала информации о закрытии газет, о заседаниях Революционного трибунала печати, сопровождая эти информации тенденциозными «комментариями».
Меньшевистские и эсеровские газеты изощрялись в нападках на
Вот когда оказалось кстати совмещение в одном лице должности комиссара почты и телеграфа и комиссара по делам печати. Как комиссар почты и телеграфа Подбельский знал, что сообщения газеты ложны. Он сам был на собрании работников Московского почтамта, выступал с речью, отвечал на вопросы, слушал выступления рядовых служащих, давших недвусмысленную отповедь зачинщикам забастовки. Как комиссар почты и телеграфа, интересующийся положением на местах, он также хорошо знал, что заметка о расхищении казенных средств большевиками почтово-телеграфной конторы Александрова — чистая ложь. Теперь же Подбельский встретился с этими клеветническими сообщениями меньшевистской и эсеровской газеты и как комиссар по делам печати.
Враги революции, конечно, учитывали, что единодушное решение Московского почтамта не участвовать в забастовке имело большое значение для провинции. Поэтому-то они и решили поместить эту провокационную заметку. Смысл ее был ясен: ввести в заблуждение провинцию.
Комиссар по делам печати принял единственно верное решение: «Под суд провокаторов!»
Первыми перед судом Революционного трибунала предстали редакторы «Русских ведомостей» и эсеровской газеты «Труд».
Дело против «Труда» возбудил Тверской Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов за сообщение о будто бы имевших место в Твери волнениях из-за продовольственного кризиса.
На суде редакторы «Труда» Минор и Гельгофт вели себя вызывающе. Они считали, что предъявленное газете обвинение в клеветническом сообщении тенденциозно, а потому не находили нужным ни говорить, ни защищаться. В таком же духе выступил и защитник. Трибунал печати решил оштрафовать газету на двадцать тысяч рублей, а в случае невнесения штрафа в четырехдневный срок — закрыть ее на один месяц без права выходить под другим названием. Редакторы «Труда» категорически отказались подписаться под приговором.
Утром следующего дня в кабинете комиссара по делам печати появился Минор. С Минором Вадим Николаевич был знаком давно. Им доводилось встречаться в общественных местах — в городской думе, на митингах, на заседаниях Московского Совета. И хотя они были политическими противниками, Вадим Николаевич относился к Минору с тем невольным уважением, с каким обычно относятся к старшим, прошедшим тяжелый путь товарищам. Их редкие и кратковременные встречи напоминали Подбельскому об отце. Минор, тогда молодой социалист, находился вместе с Папием Подбельским в якутской ссылке, был с ним в его последние минуты во дворе дома Монастырева. Но сейчас приход такого гостя с официальным визитом сразу насторожил комиссара.