Поддай пару! Вор Времени (сборник)

Пратчетт Терри

– Это для твоих людей, Гарри, а это тебе. – И он поставил на стол большой ящик с бутылками.

Гарри уставился на него и произнес:

– За каким еще чертом?

Мокриц пожал плечами и постучал себе по носу.

– Понимаешь, Гарри, какая штука. Многие из тех, с кем мне пришлось иметь дело, – пожилые уже люди, которые считают себя хитрецами и пытаются накачать меня дорогим алкоголем, полагая, что так смогут выторговать более выгодные условия. И ты не подумай, конечно, я выпил все, что мне наливали! Нет! Не смотри на меня так! Я умею пить. Я очень хорошо умею пить и с удовольствием докладываю, что резина никак не влияет на вкус виски, качественного

бренди и лучшего джина от Джинкина Пивомеса.

– Отлично сработано, господин фон Липвиг. Я всегда знал, что ты очень наблюдательный человек, и мне приятно видеть мастера… за работой. А теперь иди за мной, господин фон Липвиг, и смотри не расплещи.

За несколько недель участок изменился до неузнаваемости: большие кузнечные цехи, которые прежде громыхали за Карьерным переулком, целиком были перевезены сюда из центра города, и интенсивность ковки, подлаживаясь под ритм железнодорожного производства, многократно возросла.

Гарри был чрезвычайно горд, ведь если на фекалии слетались мухи, то на стук молотка – райские птицы. Вокруг стояла какофония, и Гарри кричал:

– Големы – замечательные ребята! Никогда не опаздывают, никогда не болеют. И главное, им нравится работать! Ну а мне нравятся те, кому нравится работать: гоблины, големы… будь ты хоть черт-те кем, мне плевать, лишь бы работал хорошо. – Он задумался и уточнил: – И слюной сильно не капал. Только посмотри, они бьют по наковальне прямо кулаками. Я очень бы хотел взять их побольше, но ты же знаешь, как оно.

Мокриц оглядел огненную преисподнюю, которую представляли собой кузницы. В духоте этой адовой печи он с трудом отличал големов от людей. Все были одеты в кожаные комбинезоны, но только големы держали раскаленные докрасна железки голыми руками. Огонь печей озарял серое небо, и в воздухе стоял нескончаемый звон. А штабели свежевыкованных рельсов росли прямо на глазах.

Мокриц кивнул, потому что в царившем лязге и грохоте все равно не было никакой возможности нормально разговаривать. Ну конечно, он знал, «как оно». Если коротко, то граждане Анк-Морпорка, от которых ожидали исполнения самой тяжелой работы, такие как големы и тролли, начинали осознавать, что они – если им этого не хочется – вовсе не обязаны браться за непосильную работу только потому, что она была им по силам. Ведь это был Анк-Морпорк, где человек жил свободной жизнью, даже если, строго говоря, человеком не был.

Эта проблема, если ее можно было так назвать, назревала уже некоторое время. Мокриц впервые обратил внимание на эту тенденцию, когда Дора Гая рассказала ему, что ее новый парикмахер – тролль, господин Вжик-Вжик Форнасит 24 , и, по словам Доры Гаи и ее подруг, парикмахер замечательный. Такой уж была новая реальность. Все разумные виды стали равны, и теперь на улицах можно было встретить големов-экономок, гоблинов-служанок, ну и (подумал Мокриц) троллей-законников.

24

Как только Мокриц услышал его имя, он метнулся за словарем и с облегчением выяснил, что форнасит – это редкий минерал, хром-арсенат свинца и меди. Тролль был приятного синевато-зеленого цвета.

Гарри Король продолжал говорить без умолку, когда они вышли на свежий воздух:

– Какая досада! Освободили големов – теперь их не достать! Спроси у супруги своей. Все разбежались заниматься ландшафтным дизайном и прочей сахарно-сиропной чепухой. Я тут каждому кузнецу-человеку вдвое больше положенного плачу, а тяжеловесов среди них всего двадцать один. Такая жалость, слов нет.

– Ну не знаю, Гарри, вы и так продвигаетесь феноменальными темпами.

Гарри ткнул Мокрица в плечо и заговорщически прошептал:

– Утоплю тебя в реке, если проговоришься, но мне так нравится! Большую часть своей жизни я провел, не буду приукрашивать, в дерьме, самом натуральном дерьме, не говоря уж о моче, с ней мы тоже близко сдружились. Но это все так, перекладываешь с одного места на другое и не делаешь вообще-то ничего нового. А еще лучше, что об этом мы с Герцогиней можем поговорить в приличном обществе, понимаешь? Нет, я, конечно, и дальше буду руководить ночными экспрессами, это ж мой хлеб с маслом, так сказать, а по правде говоря, скорее хороший бифштекс с гарниром, но в данный момент мое сердце принадлежит паровозам. Правда ведь, красиво, господин фон Липвиг? Допустим, против цветочков я тоже ничего не имею, но только посмотри на блеск стали, на пот на рабочих… Каждым ударом кувалды куется будущее. Даже зола по-своему прекрасна.

Железная Ласточка прошла мимо них, совершая свое бесконечное путешествие по кругу, и Гарри сказал:

– Нам только нужен подходящий поэт. – Он вытянул руку, указывая на восхищенных наблюдателей с записными книжками и всех прочих, кто цеплялся за ограду. – Посмотри на эти лица! Они ждут чуда! И знаешь что? Они его получат.

Пошел дождь, но публика, особенно наблюдатели за поездами, одетые в практичную одежду, продолжала стоять и смотреть, как Железная Ласточка выдыхает пар.

Мокрицу показалось, что в эту минуту Гарри Король преобразился, стал еще энергичнее – а Гарри, надо отметить, всегда был человеком жизнерадостным. Но теперь Гарри Король Из Выгребной Ямы становился на глазах Национальным Достоянием.

Бедвир Бедссон попытался стянуть сапоги. После ночи, проведенной в шахте, удивительные вещи можно найти в собственных сапогах, иногда даже живые. Когда сапоги после долгих потуг были сняты, он распряг Маргаритку, свою шахтную пони, и поглядел, как она вдохнула чистый воздух и затрусила в поле поблизости от входа в шахту. Глядя на нее, он отдыхал сердцем. Бывали минуты, когда Бедвир хотел бы сделать то же самое. Мать говорила ему, что нельзя изменить звезд, под которыми ты родился, вероятно имея в виду, что уж какой ни была твоя жизнь, нужно прожить ее до конца. Но сейчас, войдя в свое жилище, он задумался, не даст ли Так ему еще один шанс.

Он любил свою жену Беллдин, его дети отлично учились в школе в Ланкре, но сегодня ему было неспокойно. Его снова навестили граги и на этот раз вели себя вежливо, хотя ни он, ни Беллдин не интересовались политикой. Как можно относиться к ней всерьез, когда всю жизнь проводишь в шахтах в поте лица? Его пони гулял теперь на вольных лугах, но сам он дошел до предела. Он просто хотел, чтобы у его семьи было все самое лучшее. Что делать гному в такой ситуации?

Бедвир хотел, чтобы у его детей жизнь сложилась лучше, чем у него, и пока у них это получалось. Его отец был бы им недоволен. Бедвир жалел, что старика не было на свете, но жизнь продолжалась, и черепаха плыла. Новые дела делались по-новому. И проблема заключалась даже не в том, что граги ни в какую не хотели отпускать вчерашний день; нет, они вообще остались где-то в прошлом веке.