Подъем
Шрифт:
— Нет, нет! Скажи, что не поедешь! Скажи, что останешься! Это низко, так поступать со мной в такой момент! — теперь вцепившись в мою футболку, рыдает уже навзрыд. — Я прошу, давай съездим вместе, когда я рожу! Только не оставляй! Хочешь, я сама с ней созвонюсь, буду ее умолять, чтобы она пустила ребенка к тебе! Андрей, ну, пожалуйста!
— Ритка, прошу, прекрати, — начинаю покрывать ее лицо беспорядочными поцелуями. — Какая же ты дура, Ритка!
— Дура, потому что боюсь тебя потерять, — отвечая мне, еще крепче прижимает к себе. — Я прошу, не уезжай, не сейчас, когда папа ушел…
И я киваю, подхватив ее на руки, устраиваюсь с ней на кожаном кухонном диванчике, поглаживая по волосам, пока она старается
— Поедем покупать коляску? Я, наконец, определилась, — обвив мою шею руками, спрашивает Марго, шмыгая носом и заглядывая в глаза.
— Ладно, только поешь для начала, — помогая ей слезть с моих колен, одергиваю задравшуюся на животе майку, на некоторое время задерживая пальцы на ее округлившейся талии.
— Ну, уж нет! Ты же не хочешь заставить меня разогревать это, — демонстрируя мне контейнеры с ее любимым лососем, удивляется девушка. — Заедем куда-нибудь по пути. Нальешь мне чай, пока я приму душ?
— Ты не говорила Маше, что я собираюсь приехать? — устроившись в своем кресле, листаю стопку бумаг.
— Нет, ты же просил… Вы так и не поговорили?
— Нет, за эти три месяца, она отвечала на мои звонки лишь пару раз…
— А Семка?
— Семка, — горько вторю своей матери. — В последнее время, он говорит со мной не больше минуты.
— Что ж ты творишь, сынок? — не скрывая боли, сетует пожилая женщина, еще больше ковыряя рану в моей груди, своим тихим голосом.
— И сам знаю, что кругом виноват…
— Дай бог, чтобы вы с Машей сумели пообщаться… Рита прилетит с тобой?
— Мам, тут все не так просто… — закрывая папку с документами, тру свою переносицу.
— Андрей! Только не говори, что и в этот раз поездка откладывается!
— Рита сама не своя. После смерти Олега Ивановича она просто, как с ума сошла. То кричит, то заливается слезами, то часами не говорит со мной. За эти три недели я уже дважды вызывал ей врача… — меня невольно передергивает от воспоминаний, как побледнело ее лицо от известия о смерти папы, как она горько плакала, завывая посреди больничного коридора, осев на каменный пол. Я не понаслышке знаком с той болью, что приносит с собой утрата родного любимого человека, как твою душу разрывает на части от невозможности все исправить, крепко вцепиться в руку своего близкого, не давая ему возможность оставить этот мир. И пусть позади было два долгих месяца, в течение которых врачи боролись за здоровье моего будущего тестя, и прогнозы их были неутешительны, к безвременному уходу своего родственника, друга или знакомого, никогда не успеешь подготовиться. Даже если все вокруг будут пытаться настроить тебя на столь неблагоприятный исход — потеря отца все равно выбьет почву из-под твоих ног, навсегда поселяя в душе ноющую тоску и скорбь.
— Я все понимаю, но что ж ты носишься с ней, как курица с яйцом?
— Мам… Я просто не могу оставить ее сейчас. Беременность протекает не так хорошо, как бы нам того хотелось…
— Пусть ляжет в клинику и преспокойно восстанавливается под наблюдением специалиста! В конце концов, когда ты успел перенять мои знания в акушерстве? Чем ты сможешь помочь, если вдруг возникнет необходимость? Из любой ситуации можно найти выход!
— И я пытаюсь его найти! Просто сейчас я вынужден уступить.
— Так, значит, я права? Без твоей Риты не обошлось? Ты хоть понимаешь, что она делает все, лишь бы пропасть между тобой и Семеном разрослась до такой степени, что ни один мост не проложишь? — узнаю эту интонацию, когда моя мать превращается в требовательную зав отделения, пытаясь втемяшить в голову подчиненных,
— Я приеду, как только Рита родит. Боюсь, что не уступи я сейчас, все это добром не кончится!
— Да что ж это за отношения? Где ж это видано, чтобы жена так не уважала желания своего мужчины?! Потакая ее капризам, ты обижаешь собственного ребенка, и она не может этого не понимать!
— Мам, давай закроем эту тему.
— Ты говоришь так всякий раз, когда не хочешь слышать правду. Андрей, разве стоило ради такой жизни рушить семью?
— Я люблю ее.
— Любовь должна окрылять, а Марго лишь подталкивает тебя к краю…
— Прекрати. Лучше посоветуй какие-нибудь успокоительные. Я всерьез за нее переживаю.
— Прости сынок, но медицина тут бессильна. От человеческой подлости лекарство еще не придумали, — и услышав мой тягостный вздох, решает резко сменить тему. — Маша познакомила нас с Сергеем. Встретились с ними у подъезда, — не знаю, чего она добивается, но, лишь услышав треск, замечаю, что умудрился сломать зажатый в руке карандаш.
— К чему ты мне это рассказываешь?
— К тому, что не ровен час, и она познакомит его с Семеном. Упустишь ребенка сейчас, потом не пеняй на судьбу, когда он станет его считать своим папой.
Я чувствую, как каждая мышца в моем теле напрягается, а скулы сводит от крепко сжатой челюсти. Думаю ли я о том, что в жизни моего ребенка, вполне возможно, скоро появиться неизвестный мне человек? Думаю… И думаю постоянно, кляня себя за собственную слабость и зависимость от женщины, ради которой когда-то предал своего сына. Уходя из семьи, я мало размышлял над тем, какого Маше раз за разом позволять Семе проводить свои каникулы рядом со мной. Теперь же я восхищаюсь ее выдержкой, поскольку от одной мысли о том, что кто-то другой будет учить его забивать гвоздик или давать советы, как добиться внимания понравившейся девчонки, когда он станет старше и начнет увлекаться симпатичными одноклассницами — меня бросает в холодный пот.
— Кто знает, как долго продлиться их роман. Маша не станет знакомить сына с кем попало.
— Ну, знаешь, он довольно приятный мужчина. И что-то подсказывает мне, что он далеко не глуп…
— А это здесь при чем?
— Притом что только болван способен добровольно отпустить такую женщину!
— Высокого же мнения ты о своем сыне, — не могу не ответить ей.
— Что ж поделать, если ты перестал здраво мыслить? Смотри, Андрюш, как бы ты ни остался совсем один, — со вздохом произносит мама.
— Ну, ты же меня бросишь?
— Куда уж я от тебя денусь… Только невечная я, Андрюш.
— Все будет хорошо, — хоть до конца и сам не верю в это, спешу ее успокоить. — Передавай привет папе.
Я где-то слышал, что любовь должна созидать, иначе, это и не любовь вовсе… Наши же чувства с Марго лишь сеют вокруг разруху. Кирпич за кирпичиком, все что выстраивалось годами, падает к ногам, разбиваясь в мелкую крошку… Понятия размыты, вокруг беспросветная тьма и я, кажется, вовсе утратил человеческий облик… Я словно бросаю в костер нашей с Ритой любви всех, кто когда-то был мне дорог, из страха, что без преподношения его пламя угаснет… Я как чертов мазохист, раз за разом подставляю свою щеку для очередного удара, оправдывая себя неземной привязанностью. Рита как запретный плод, за обладание которым всегда нужно чем-то расплачиваться… Думал ли я, что вконец растеряю себя, отдавшись во власть этой женщины? Нет, но моя зависимость от нее не ослабевает, с годами все больше вызывая зуд под кожей от желания видеть перед собой ее лицо… Это какая-то безнадежность, когда ты наступаешь себе на горло, прекрасно зная, что тем самым противоречишь своей природе, идешь вразрез со своими принципами, чувствуя омерзение к самому себе от осознания слабости перед окутавшим тебя дурманом. Что же ты делаешь со мной, Рита?