Подъем
Шрифт:
— Привет, — остановившись в двух шагах от парня, я засовываю руки в карманы, кожей ощущая, как наэлектризовался воздух вокруг нас. Он вновь закрывает веки, упираясь затылком в стену, но ничего не говорит, кусая нижнюю губу, отчего та уже заметно раскраснелась.
— Я опоздал, прости, — присаживаюсь рядом, и не подаю вида, что заметил, как сын отодвинулся, когда наши ноги соприкоснулись. — Еще ведь не поздно? Давай, я поговорю с заведующей и поедем прямо сейчас? Позвони своей Милане…
Я встаю, но Сема коротко бросает: “Не надо”, и я вновь сажусь, обхватывая голову
— Сын, прости! Перенесем на завтра и поедем, куда захотите: концерт, хоккейный матч, футбол…
— Я же сказал, не надо! — резко вставая, Семен сжимает пальцы в кулаки, и по его взгляду я понимаю, что расстояние между нами теперь ни за что не перешагнуть. — Уезжай!
— Сем!
— Так всегда, пап! Ты всегда опаздываешь! Я же не настолько важен, как твои автосервисы!
— Не говори так…
— Не говорить? Да тебя никогда нет! — он переходит на крик, а в глазах встают слезы — чистые, как горный хрусталь, и до того соленые, что одним видом скатывающихся по щекам горошин, способны прожечь в моей груди дыру, которой уже никогда не затянуться. Я делаю шаг, желая коснуться его плеча, но парень мгновенно заводит руку за спину, начиная порывисто втягивать воздух.
— Не трогай, понял! И уходи!
— Сема! — я сглатываю, зная, что получаю сейчас по заслугам. — Я виноват. Я во многом перед тобой виноват. И перед твоей мамой… Но я очень тебя люблю…
— Неправда! Ты нас бросил! Что тебе стоило приезжать ко мне? Где ты был, когда я первый раз подрался? Когда в прошлом году вывихнул лодыжку? Ты работал, папа!
— Я старался для тебя…
— Для меня?! Мне нужно было, чтобы ты просто был со мной! Не трогай! — он орет так, что охранник спешит нам навстречу, держа руку на висящей на поясе рации, но останавливается в десяти метрах, заметив, что дверь директорского кабинета открылась… Сын быстро поднимает с пола дорожную сумку, которую я даже не заметил, и, перекинув лямку через плечо, поспешно вытирает лицо рукавом толстовки. Подойдя вплотную, он смотрит мне прямо в глаза, хлестая меня льдом, хорошо различимым на дне карего взора:
— Пошел ты, — словно плюет мне в лицо, полушепотом, но собравшиеся вокруг, наверняка слышат адресованную мне фразу, — вместе со своей работой и хоккейным лагерем!
Я не двигаюсь, забывая дышать, когда Сергей Титов бросает моему сыну ключи от машины, и тот бегом направляется к выходу.
— Спасибо, Валентина Филипповна, — заставляет меня обернуться голос мужа моей бывшей жены, и я, уперев руки в бока, поднимаю голову, начиная быстро моргать. Женщина прощается, с пониманием отнесясь к ситуации, и, не задав ни одного вопроса, возвращается на рабочее место.
— Подпиши документы. Я забираю Семена, но ты как отец, должен…
— Я понял, — не даю ему договорить, но все так же не двигаюсь.
— Ни черта ты не понял, — устало выдает Титов, намереваясь уйти.
— Куда вы?
— В гостиницу.
— Он поедет со мной.
— Нет, — голос, как сталь, а плечи воинственно расправлены.
— Он мой сын!
— Почаще произноси это вслух.
— Я позвоню ему завтра?
— Ты меня спрашиваешь? — развернувшись, он недоверчиво смотрит на меня, словно я сморозил несусветную глупость. — Врезать бы тебе хорошенько.
— Так, давай, действуй, — раскинув руки в сторону,
Я встряхиваю его, собираясь сказать что-то еще, но все мысли покидают голову, когда в мою челюсть врезается кулак, отбросив меня на пол. Он тоже уходит молча. Смерив меня брезгливым взглядом, и потерев ушибленные костяшки пальцами. Я сплевываю на пол кровавую слюну, и начинаю смеяться как сумасшедший, вцепившись пальцами в свои волосы.
— Все правильно, — говорю сам себе, ничуть не смущаясь растерянного взгляда выбежавшей на шум директрисы. — Где подписать?
Женщина с опаской прижимается к стене пропуская меня в помещение, в центре которого стоит п-образный стол, заваленный какими-то папками, и проследовав за мной, кладет договор, указывая пальцем на галочку внизу страницы.
Я потерял все. И самое страшное, что я впервые не знаю, как отстроить свою жизнь заново…
Можно несколько раз в неделю ходить на прием к психотерапевту, можно часами беседовать с лучшим другом, можно слушать родителей, проживших жизнь, и делать выводы из сюжетов вечерних ток-шоу. Но окончательно осознать свою неправоту можно лишь наедине с самим собой. Ни тогда, когда рядом неравнодушные к тебе люди, готовые тратить свое время, вытягивая тебя из грязи, а когда память услужливо посылает картинки, в которых самые дорогие без лишних умалений твоей вины, глядя в глаза, наотмашь бьют тебя твоими же промахами. Когда слезы в глазах ребенка говорят куда красноречивей, чем едкие фразы, слетевшие с его уст…
Я больше не вернулся в нашу с Ритой квартиру. Она прислала мне в офис коробку с бумагами, которые наспех в нее побросала, и, так и не дождавшись ответа на то и дело раздающиеся от нее звонки, прислала СМС, что выбросила мои тряпки на помойку. Именно тряпки, она была довольно резка в формулировках… Наверное, тяга к откровениям и спокойным диалогам покинула ее, едва я закрыл за собой дверь нашей квартиры. Кто-то сочтет мое решение не переступать порог ее дома слабостью, а я словил себя на том, что за последние семь лет — это единственное правильное решение. Рубить, так без возможности оглянуться, под самый корень. Нет, я не боялся, что, увидев некогда любимую женщину, паду к ее ногам, пожалею о нашем решении и стану возвращать ее в свою жизнь. Я лишь ощутил жуткое отторжение ко всему, что когда-то считал таким манящим, и больше не желал погружаться в эту трясину: ее взгляды, ее ядовитые фразы, которые все же, стоит признать, не лишены смысла, — пресытили меня на долгие годы вперед.
— Андрюша! — мама крепко прижимает меня к себе, кажется, до конца не веря, что я из плоти и крови. — Паша! Господи, что же ты стоишь!
Я удерживаю в объятиях ее хрупкое тело, наслаждаясь позабытым чувством покоя, охватившим меня, едва я вдохнул запах родительского дома. Папа, вышедший из гостиной на довольный зов супруги, деловито снимает очки и откладывает газету на трюмо, чтобы поприветствовать нерадивого сына.
— Вот так сюрприз! — кинув удивленный взгляд на мой чемодан, отец отступает, позволяя мне внести пожитки в прихожую.