Подъесаул Гундоровского полка
Шрифт:
Авдотья развязала узелок. Там оказалась курица, варёная картошка, зелёный лук, огурцы, соль и чёрный хлеб.
– Ешь.
Андрей взял картошку, надкусил. Есть не хотелось. С трудом проглотив картофелину спросил:
– Ты сама-то голодная?
– Я-то успею. Дома наемся.
– И я успею. Лучше расскажи: как там, дома.
– Всё - слава Богу, Андрюшенька.
– Яблони?
– Да забросили сад. Одним не управиться, а нанимать кого-то боязно. Хлеб сеем да огород копаем,
– Правильно, что сеете мало – одобрил Андрей, - большевики просто так не успокоятся, обязательно придумают какую-нибудь шкоду.
– Думаешь, они надолго?
– Думаю – да.
– Коммуну какую-то хотят сделать. Что бы яблоневые сады возродить. Батю туда в помощь зовут, да он упирается.
– Пусть не упирается. Пусть идёт. Безопасней быть с победителями. Не думаю, что он там сильно перетрудиться. А какой ни какой прибыток будет. Ну и защита от новой власти. Хотя… Ладно. Как мать?
– О тебе каждый день молиться, а ночами плачет.
Андрей отвернулся, мука страшная исказила лицо, но он справился с собой и спросил:
– Дети как?
– Хорошо. Учатся. Миша, правда, ленится, а Варенька усидчивая, хорошо учиться.
– Мишке скажи, что б учился! Приду – уши надеру, если не будет!
А сам подумал: «Разве, что во сне ему явлюсь». Хотелось дать детям совет на всю жизнь, да как всю жизнь наперёд узнаешь?
Авдотья улыбнулась:
– Передам. Соскучилась я по тебе, Андрюшенька, возвращайся быстрей.
– И я по тебе. Вернулся бы, да от меня ничего не зависит. Дуняша, жалиночка моя ненаглядная.
Он обнял жену, поцеловал её.
– Истосковался по этому делу?
– Да – просто сказал Андрей и стал расстёгивать ей кофточку.
– А кто увидит?
– Не увидят. Здесь мало кто ходит. А если и увидят, то сделают вид, что не заметили.
– Стыдно как-то, Андрюш. Может быть в другой раз?
– Чего стыдиться? Ты моя жена.
Чуть не проговорился, что другого раза у него уже не будет.
Северное солнце ярко светило, клонилось к горизонту. Заканчивался последний день подъесаула Гундоровского полка. Они возвращались. Оказалось, что у них ещё час. Присели на брёвна. Говорить вроде бы уже не о чем. А Дуня всё что-то торопливо рассказывала. Подъесаул молча смотрел на солнце. Андрей знал, что оно докатиться с запада по северному небу почти до горизонта, покраснеет и будет подниматься, но этого всего он уже не увидит.
– Зайцевы! Прощайтесь, и на выход, гражданочка.
Прозвучало неожиданно. Авдотья вздрогнула и растерянно посмотрела на мужа.
Андрей пожал плечами, встал, достал из кармана георгиевскую
– На, Мишке отдай. Здесь могут отобрать. Она у меня в петлице была на шинели.
Эта ленточка дошла с гвардии сержантом Михаилом Зайцевым до Берлина, где на одной из колонн Рейхстаха он нацарапал: «Андрей Кондратьевич и Михаил Андреевич Зайцевы». А вот так! А что б знали!
Андрей поцеловал ласково жену на прощание.
– Ну, иди, Дуняша, иди.
Дуняша пошла медленно, оглянулась у пропускного пункта, посмотрела на мужа тревожно. Муторно было на душе, предчувствие не хорошее. Чуяла женское сердце беду. Перекрестилась мелко, перекрестила мужа украдкой и ушла моля Бога, что бы ни сбылись её чёрные мысли.
Андрей смотрел ей в след, пока за ней не закрылась дверь. Постояв немного, направился в свою келью. По дороге его перехватил Иван Подколодный.
– Из хутора твоего письмо пришло, от ячейки РКСМ. Обещали за семьёй присмотреть, если что.
– Не надо. Кто-нибудь да возьмёт мою Дуняшу за себя, по обычаю. Без вас обойдёмся! У вас сегодня одно, а завтра другое. Сначала присмотрят, а потом в Сибирь отправят. Или куда там? Это в лучшем случаи. Чем дальше от вашей РКСМ тем лучше. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь».
– Это ты про РКСМ? Про комсомол?
– вскипел Подколодный.
– Это ты их барами называешь? Откуда такие слова ты взял?
– Из книжки. Один дворянчик написал. Да ты остынь, Иван, его ещё сто лет назад убили.
Подколодный успокоился:
– Хотел, как лучше для тебя сделать. Извини.
– Ничего, бывает. Прощай, товарищ Подколодный.
– Прощай, господин подъесаул.
В кельи Андрей положил узелок на стол.
– Помяните – сказал просто, как об обыденном, сел на свои нары, свернул цигарку, закурил.
– А вы, почему не ели, Андрей Кондратьевич? – спросил Юрий Колесов.
– Зачем? Это вам силы нужны, мне уже не надо. Умереть можно и на голодный желудок. Да мне и не хочется.
– Это понятно – сказал Илья Романов.
– Да, вот такие вот белые платочки переживут лихую годину и сохранят веру православную, - глядя на узелок, сказал отец Глеб, - благослови и укрепи, Господи, жён наших. Причаститься тебе надо и исповедоваться, раб Божий Андрей.
– У тебя есть вино и хлеб, батюшка?
– В исключительных случаях можно обойтись только одним хлебом.
– Что ж, можно и причаститься, хуже не будет. Только оно вроде как утром совершается?
– Утром – согласился отец Глеб, и не стал говорить, что утра в Андреевой жизни уже не будет, - литургию я уже совершил, хлеб освятил.