Подготовка к экзамену
Шрифт:
Перед первым уроком после зимних каникул Нина Георгиевна привела Виктора, представила его. Ребята с откровенным любопытством глядели на него, а он стоял рядом с Ниной Георгиевной, красивый, стройный и спокойный. Лицо его было неподвижно-равнодушным, и блестящие глаза безразлично скользили по лицам. Даже решительно никак не отреагировал он на то, что Нина Георгиевна со свойственной ей резкой прямотой сказала:
— Вообще такой перевод посредине учебного года в выпускном классе является нарушением общепринятых правил, но родители Плахова отрегулировали этот вопрос в гороно… — и замолчала, вопросительно поглядывая на Виктора; и он молчал равнодушно; тогда Нина Георгиевна договорила уже чуть погромче: —
Виктор даже не ответил ей, не кивнул, молча и просто пошел к парте Маковой, равнодушно скользнув главами по ее красивому и холодно-замкнутому лицу, сел рядом. А я неожиданно поймала себя на том, что с тревогой слежу за Линой: нравится ли ей Виктор. Людочка как-то странно сопела рядом со мной, лицо её было багровым, глаза зло прищурились. Она шепнула мне:
— Макова не устоит, вот увидишь! Сломается ее гордость! — И вздохнула: — А какая походочка у Плахова заметила?
Ребята все смотрели на Виктора, и по их лицам я видела, что он понравился им. А некоторые, девчонки, вот вроде суетливой Сонечки Масловой, не могли скрыть, откровенного восхищения Плаховым. Сонечка даже вздохнула: «Киногусар!»
Несколько первых дней, никто из учителей не спрашивал Плахова, ему давали освоиться с обстановкой, втянуться в жизнь и учебу нашего класса. А когда начали вызывать к доске, то оказалось, что с математикой, физикой и химией у Плахова сравнительно благополучно, а вот по истории и литературе Виктор отвечал как-то формально, сухо. Нина Георгиевна не выдержала, конечно, на одном из своих уроков насмешливо сказала Виктору:
— Можно подумать, Плахов, что ты читаешь машинально, автоматически запоминая прочитанное, не вникая в его смысл.
Виктор стоял спокойно, лицо его было по-всегдашнему неподвижным. Ответил неторопливо:
— Насколько мне известно, Нина Георгиевна, прошли времена Леонардо да Винчи или Ломоносова, когда один человек мог полноценно работать в разных областях науки и искусства. Что касается меня, то я не собираюсь быть гуманитарием, — помолчал, так же ровно договорил: — Но вы не беспокойтесь, успеваемость класса я не снижу и по гуманитарным предметам.
Ответ Нины Георгиевны мне тоже почему-то запомнился. Она чуть поморщилась, все глядя на Виктора, потом сказала:
— Ладно, садись… Странный ты, Плахов! Вот ведь и способный ты человек, и неплохо разбираешься в том, что тебе интересно, что тебя затрагивает, изъясняешься грамотно… Но почему же у меня не пропадает ощущение, что ты, только не обижайся, посторонний многому тому, без чего просто немыслима полноценная жизнь человека?
Виктор не ответил, он равнодушно смотрел в окно. Тогда Варвара Глебова проговорила громко и раздельно:
— Вы переоцениваете Плахова, Нина Георгиевна, этого он не понимает. Просто он выработал в себе такую манеру держаться, что и Маковой еще очко даст, — и по-своему, обстоятельно начала пояснять: — Плахов вообще не хозяин себе как в своих мыслях, так и чувствах, потому что им руководит в жизни прежде всего инстинкт. Но поскольку он не в безвоздушном пространстве живет, он должен в соответствии с общепринятыми правилами реагировать на окружающую среду, чтобы она допускала его существование в ней, не отталкивала его. Вот и маскируется под киноковбоя человек. — Потом она сильно
И Нина Георгиевна тотчас покраснела, как только Варвара упомянула про Ксению Захаровну, долго молчала. Справилась наконец, вздохнула, сказала откровенно:
— Возможно, я и ошибаюсь, но только, знаете ли, мне иногда кажется, что главная болезнь нашего века — полуграмотность мыслей и чувств. — Замолчала, посмотрела еще на нас, проверяя, понимаем ли мы ее, спросила задумчиво: — Или уж это из-за того, что в последнее время сделаны такие грандиозные открытия, вон даже на Луну люди слетали?.. То есть я хочу сказать, что привычные проявления обычных мыслей и чувств человека на этом фоне кажутся нам устаревшими, примитивными… Но полуграмотность, в чем бы и как бы она ни проявлялась, вреднее даже неграмотности.
Безразлично молчавший до этого Виктор вдруг сказал равнодушно, точно себе во вред косвенно поддерживал Варвару:
— Не сердитесь, Нина Георгиевна, а только много напридумано о человеке…
Эту фразу он выговорил таким тоном, будто все это ему совершенно неинтересно.
Наш классный чудак Борик Власов, который вдруг может выдать самые сногсшибательные идеи, иронически сказал:
— Да что там толковать! Жизнь — как погода за окном; и твоя функция, если ты, к примеру, не хочешь простудиться, сводится только к выбору соответствующей одежды.
По лицам ребят я видела, что сейчас у нас в классе, как это часто бывало при Ксении Захаровне, разгорится настоящий спор. А Нина Георгиевна, точно испугавшись этого, сказала быстро:
— Ну, по домам! Отдыхать и готовить уроки!
И мы подчинились. Только Варвара насмешливо шепнула мне:
— Да, жизнь сложна, ничего не скажешь! Ксения Захаровна была доброй, усталой и больной, а таких вот споров не боялась. А Нина Георгиевна — молодая и здоровая, рубит сплеча, точно в конной атаке, и тут же — в кусты.
…Шла я домой и размышляла: «Неужели умения держать себя киноковбоем достаточно для того, чтобы надежно спрятать от товарищей свое истинное лицо?»
5
Известный на весь район боксер Левочка Шатиков, невысокий и крепкий, как дубок, стал заниматься боксом из-за Лины Маковой. Был он влюблен в нее еще с восьмого класса, но надменно-гордый профиль Лины, как на медальоне, оставался холодно-безразличным. Но как только Виктор сел рядом с Линой за парту, ее лицо вдруг обрело нормальную живость. Я мучилась втихомолку, а Левочка без всякого повода стал задирать Виктора. И вот как-то на переменке, когда Лина особенно ослепительно улыбнулась Виктору, Шатиков вдруг шагнул к нему, спросил выразительно:
— Может, пойдем в зал разомнемся?
Я просто испугалась: ведь у Шатикова первый разряд по боксу! Даже Петька Колыш сказал:
— Это запрещенный прием, Левочка, вроде как с автоматом — на безоружного!
Но Виктор только посмотрел на Шатикова, кивнул, даже не глянул на меня, молча первым пошел в зал. Они разделись до трусов и маек, надели боксерские перчатки, а мы всем классом устроились рядочком на низенькой скамейке вдоль шведской стенки. Сначала на лице Шатикова была снисходительно-насмешливая улыбочка, и бил он Виктора слегка, точно играя. Но Виктор, выбрав момент — Левочка даже не успел закрыться, — сильным и прямым ударом попал ему в лицо. Вот после этого Шатиков стал бить Виктора уже по всем правилам: у Плахова тотчас левый глаз прикрылся багровым синяком, из носа обильно потекла кровь, губы превратились в лепешку. Я не вытерпела, кинулась на ковер, а за мной — и все ребята, остановили драку. Левочка только спросил Виктора: