Подкидыш
Шрифт:
– А почему надо жалеть мужчин? – спросила еще одна участница этого разговора, девочка по имени Анкарет, которой было одиннадцать и которую Элеонора взяла к себе в служанки, чтобы заодно обучить её хорошим манерам, приличествующим настоящей леди. Отцом Анкарет был богатый торговец шерстью из Йорка, приятель Морлэнда.
– Постриги-ка овец в такую жару, – кратко ответила ей Энис. – Не может быть ни более пыльной, ни более вонючей, ни более тяжелой работы.
– Я бы предпочла их дело своему, – отозвалась Элеонора. – Когда им становится слишком жарко, они могут залезть в речку и охладиться. А утомившись, могут прерваться и отдохнуть. Я же ничего этого не могу. Я все время должна таскать эту тяжесть! Похоже, я всю жизнь проведу в родах. И все впустую!
– О, мадам, – вежливо запротестовала Анкарет, – у вас такие прелестные дети.
– Три девочки, – пренебрежительно ответила Элеонора. – Одна за другой Мой свекор думает, что я делаю это нарочно, чтобы позлить его. Как будто кто-нибудь добровольно согласится пройти через такое!
– Вы должны благодарить Бога, мадам, что у вас есть три живые и здоровые дочери, – благочестиво укорила её Энис.
– Если ты будешь разговаривать со мной в таком тоне, я надеру тебе уши, рассердилась Элеонора. – Хоть бы Джоб поскорее вернулся – хочу послушать музыку. Что-то слишком долго его нет. Ведь он должен был доехать только до нижних полей и тут же вернуться. – А почему бы вам самой не сыграть для нас, мадам, – предложила Энис, надеясь чем-нибудь занять Элеоонору. – Пусть Анкарет принесет вашу гитару...
– Не смеши меня, девочка, – оборвала её Элеонора. – Лучше пойди погуляй с Изабеллой по саду– она уже устала сидеть. – Ребенок и правда начал вертеться у Энис на коленях.
– Никогда не видела такой непоседы, – начала нянька и вдруг воскликнула. – А, вот, наконец-то, и Джоб! По крайней мере, здесь Гелерт, а это значит, что где-то рядом и этот парень.
Гелерт вбежал в сад, подлетел к Элеоноре, приветливо помахал хвостом, облизал мокрым языком личико Хелен и, найдя у ног своей хозяйки клочок тени, растянулся на земле. Почти наверняка можно было сказать, что следом за псом вскоре появится и Джоб, с которым Гелерт никогда не расставался надолго. Таким образом пес сам решил, кому он служит.
– А, вот и вы, – радостно воскликнула Элеонора. – Что-то слишком долго вас не было. Девочку нельзя помногу держать на солнце – ей вредно. – Джоб вошел в сад, неся на плече маленькую Анну, старшую дочь Элеоноры. Анне уже исполнилось три года. Развитая и крупная не по годам, она была любимицей отца. У неё были светло-пепельные волосы, голубые глаза и хорошенькое розовое личико, и даже Морлэнд испытывал к ней какое-то теплое чувство, хотя всячески и старался это скрыть, чтобы кто-нибудь, упаси Бог, не подумал, что он простил её за то, что она не родилась мальчиком. Но в последнее время Морлэнд хворал и зачастую единственной, кому удавалось смягчить его и без того крутой нрав, ставший теперь из-за болезни просто невыносимым, была Анна, игравшая деду на цимбалах и распевавшая песни на йоркширском диалекте, которому научилась у слуг.
– Прошу прощения, если заставил вас волноваться, госпожа, – сказал Джоб, снимая Анну с плеча и опуская её на землю. – Мы доехали аж до загона для стрижки овец и некоторое время смотрели, как работают мужчины.
– Вам нужно было сразу же вернуться, – проворчала Элеонора. – Пойди сюда, моя маленькая. Фи! От тебя несет овцами! Энис, немедленно вымой этого ребенка – я ненавижу, когда в доме воняет, как в овчарне.
Энис и Джоб обменялись понимающими взглядами, послав их друг другу над головой Элеоноры. В последние недели беременности у неё всегда портился характер.
– Хозяин был там со стригалями, мадам, – объяснил юноша. – И он захотел, чтобы госпожа Анна чуть-чуть посмотрела, как они работают. Он сказал, что она дочь овцевода и должна знать, откуда берется шерсть.
Анна взглянула на красивое, рассерженное лицо матери, и с её личика сползла улыбка.
– Простите меня, мадам, – проговорила девочка. Элеонора увидела её удрученную мордашку, и материнское сердце тут же смягчилось.
– Ничего страшного, дитя мое, – ласково произнесла Элеонора. – Энис отмоет тебя, как только мы вернемся в дом. Посиди на травке и остынь, а Джоб споет нам песенку, не так ли, Джоб?
– Как прикажете, миледи, – ответил тот с изысканным поклоном, который предназначался всем трем женщинам. Джобу теперь было уже семнадцать, и он превратился в высокого, хорошо сложенного и красивого парня. Продолжая заниматься собаками и лошадьми, он стал мускулистым и крепким, а много танцуя, что входило в его обязанности пажа, он развил в себе изящество и легкость движений. Голос у него уже сломался; и теперь это был приятный легкий баритон. Рыжие волосы локонами обрамляли лоб и щеки Джоба, а его зеленая ливрея была специально выбрана Элеонорой, чтобы подчеркнуть цвет его глаз. Элеонора чувствовала, что из него получился паж, которым можно гордиться в любом обществе; что же до Энис, Анкарет и всех других девушек в доме, то они считали: Джоб просто слишком прекрасен, чтобы быть настоящим.
Сейчас он принес из дома гитару Элеоноры, уселся на траву, прислонившись спиной к дереву и оказавшись, таким образом, лицом к женщинам, и запел медленную и приятно меланхоличную любовную песню; его голос был просто создан для таких мелодий. Как только юноша начал петь, маленькая Изабелла соскользнула с колен Элеоноры, поползла через всю лужайку и, сев перед Джобом, принялась сосредоточенно сосать палец, во все глаза глядя на пажа. Анна, которая до сих пор стояла, прижавшись к плечу матери, тоже спустилась на траву у её ног, постепенно придвигаясь все ближе и ближе к поющему юноше. Анна обожала Джоба. Он был её рыцарем и защитником, и она любила кататься на его плече так же, как и на руках отца или на своем собственном пони.
Никто даже не заметил, как вернулся Роберт. А он, остановившись в дверях, ведущих в сад, наблюдал за этой домашней идиллией. Даже Гелерт не отреагировал на появление хозяина: пес слишком крепко уснул, сморенный жарой. В общем-то это была прелестная сцена, залитый солнцем сад с пятнами тени, поющий красавец-юноша, три со вкусом одетые женщины и цветущие, здоровые дети. Но что-то в этой картине было Роберту явно не по душе, поскольку меж бровей у него вдруг залегла недовольная складка и он почти сердито уставился на своих домочадцев. Песня подошла к концу, и прежде чем кто-нибудь успел пошевелиться или заговорить, Роберт с иронической усмешкой захлопал в ладоши.
– Очень мило, – проронил он, крупными шагами спускаясь в сад. Элеонора взглянула на мужа и сморщила нос.
– Овцы, – сказала она с отвращением. – Ты не мог прежде зайти помыться?
– В это время года, – свирепо ответил Роберт, – любой мужчина, живущий на ферме у овцеводов, должен пахнуть именно так.
Джоб знал, что это камешек в его огород. Но юноша понимал, что в его положении лучше помалкивать и воздерживаться от споров. За пажа ответила Элеонора.
– Что за бредовая идея! – воскликнула она. – Я знаю, что стрижка овец – это тяжкий труд, но решительно не понимаю, почему и тебе надо пачкаться в овечьем жире. Неужели у тебя недостаточно людей и некому делать за тебя грязную работу? Я всегда считала, что ты должен лишь отдавать приказы.