Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
И. Лобанов».
Ганька понял, что надвигается что-то страшное.
Башлык с Кешкой долго молчали. Наконец, волнуясь, хрипло заговорил Гордей.
— Это как же, а?.. Што будем делать?.. А?..
«Отца бы сюда!» — с тоской думал мальчик. Во все глаза он смотрел на Кешку, ждал его слов, будто от него только зависит их спасение.
— Это, дя Гордей, ненадолго. Подойдут из России красногвардейцы, и мы тут поможем.
Страшных не слушает.
— В Подлеморье-то едва ли сунутся… Шибко в стороне мы живем.
Мельников горько усмехнулся:
— Значит, сидеть сложа руки?
— Пошто ты так!.. Я-то ведь вояка старый!
Кешка поглядел на Ганьку, улыбнулся ему:
— Да я пошутил, дя Гордей. Знаю тебя, потому и позвал. Сегодня надо начинать гоношить свой отряд.
Страшных разгладил прокуренные желтовато-белесые усы.
— Это дело!.. Я могу на новобранцев рявкать: ать-два! Ать-два! Вот на таких — мальчат, — башлык ткнул трубкой в Ганьку.
Кешка улыбнулся.
— И тетка Хиония не отстанет.
— Эхе, отстала!.. Такой «командер»!.. Сунет кому-нибудь Сережку и айда за мной. Никуда она теперь меня не отпустит — так она мне обсказала.
Ганька, охваченный большой тревогой, кинулся домой — к матери.
Очнулся Магдауль в темноте. От вони его стошнило. Он почувствовал промозглую сырость и холод. В поисках сухого места отполз в сторонку, наткнулся на человека.
— А-а, очухался, нухер! [101] Ты откуда? Чей!..
101
Нухер — товарищ.
— С Байкала — моря… бурят Бадма… Волчонком кличут.
— О-о!.. Издалека к нам занесло!.. Ну, спасибо, заступился.
— А за что они тебя колотили?
— Из-за девчонки… В мою невесту Авирмит влюбился сопливый сынок князя гун Сундуя… Она его подняла на смех… а дружки княжича и начали над ним подтрунивать, изводить. Донеслось до самого князя… Сундуй пришел в ярость: «Как можно, чтоб черный люд насмехался над князьями!..» Послал он своих цириков забрать Авирмит. Я не дал… а дальше сам знаешь… Тоже получил по голове.
— Вот оно что… а как звать-то?
— Мягмар.
«…Сколько по берегам Байкала золотистого песка, столько же у бога дней. И дни, словно песчинки, сыплются и сыплются в бездонное провалище вечности. Где край?.. Где конец им?.. Нет им ни конца, ни края. Как жить дальше? Неужели здесь сгнить — моя судьба?.. Воуль бессмысленно прожил. А что меня ждет впереди? Да что я? Все-то мы для чего живем на свете? Небось для этого и Бурхана придумали, и Будду, и Моисея, и Исса Христа… — пустоту души заполнить. «Непротивление» придумали — туда же…»
Магдауль уже и счет потерял, как сидит в тюрьме. Его с Мягмаром восемь месяцев продержали в темном подвале. А теперь, после допросов, перевели в общую камеру.
Спасибо Дари-Цо и дружкам Мягмара: не забывают узников, приносят еду.
Здесь, в камере, от заключенных они и узнали, что в далекой русской земле грянула революция! Остановили кровопролитие на Большой войне против «ермана». Властью завладели простые араты. А ими управляет сам батыр Ленин с помощниками, которых люди прозывают большевиками.
«Ванфед-то мне об этом времени и баил!.. Вот ведь какой!.. Глазастый — все наперед увидел. Шаман!.. Настоящий шаман!» — перед Волчонком возникает Лобанов.
И сразу… Легче на душе. Где-то шумит тайга. Байкал покрыт рябью волн. Степь радует глаз зеленью и синими далями.
А тут черные толстые двери. И злая стража дни и ночи сторожит.
Глядит Волчонок на тех, кто сидит с ним вместе. За что их-то загнали сюда? Чем и перед кем виноваты они? Все люди добрые, как Кешка его, или Гордюха, иль покойник Третьяк… И он сам, перед кем это он виноват? Гордюху тогда за правду садили. А он-то нынче тоже слабому помог… Значит, и здесь, в Монголии, не по правде в тюрьму волокут.
В мысли Волчонка врываются новости с воли. Степь стонет от насилия гаминов [102] да собственных князей. И здесь, что у них, на Байкале, народ поднялся.
Как похоже все! Глядишь, скоро и монгольские араты возьмутся за оружие… И только тогда выпустят его из вонючей конуры!..
«Сухэ-Батор! Сухэ-Батор!» — с какой мольбой в вонючей камере произносят люди это имя.
…Когда Магдауль сцепился с цириками, Авирмит воспользовалась суматохой драки и юркнула в чью-то глухую ограду, оттуда в закоулки, трущобы — в общем, смылась девчонка.
102
Гамины — войска китайских милитаристов.
Друг ее жениха, наборщик Сухэ, помог устроиться в типографию уборщицей.
Не забыла девушка заглянуть в ту палатку, из которой выскочил здоровенный дядька и заступился за них с Мягмаром.
В палатке сидела Дари-Цо. Она не знала, что ей делать. Все плакала.
Авирмит увела ее с собой. Устроились в маленькой войлочной юрте во дворе типографии.
…Сегодня Авирмит весела с самого утра. Получила весточку от любимого, что скоро его освободят. Мягмара с Волчонком стали выпускать за пределы тюрьмы, где они работают под присмотром конвоя. Теперь они с Дари-Цо издали видят своих и даже через конвойных передают им еду. А может, сегодня и не нужна уже их передача. Может, прямо сегодня их и выпустят!
Авирмит шьет милому кисет, поет:
…Если есть на свете любовь — То она у меня! . . . . . . . . . . . . . . . . . И только у меня! В сердце моем! . . . . . . . . . . . . . . . . .В юрту бесшумно вошел Сухэ, улыбнулся девушкам:
— С песней живете! Это хороший признак.
Авирмит вскочила.
— Проходи, Сухэ, в хоймор! [103]
— Чем же я заслужил? — смеется гость.
103
Хоймор — возвышение в северной половине юрты, на которое усаживают самых почетных гостей.