Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
— Сердце мое чует, что ты мне радость принес!
На золотисто-бледных щеках Авирмит ярко горит румянец. Весело сверкают черные длинные глаза.
Сухэ восхищенно смотрит на нее.
— Недаром в тебя влюбился сынок князя гун Сундуя! — смеется Сухэ. — От одного поэта я слышал про тебя, Авирмит, такие слова: «Степь украшают цветы, а нашу жизнь — красивые женщины!..» Отгадай, кто же этот поэт?.. Имя его?.. Возраст?..
Авирмит еще больше разрумянилась. Она шутливо задумалась, а потом выпалила:
— Имя его Мягмар! Парню кое-как доходит второй десяток!.. Ну! Какова гадалка?!
— Молодец! Хороша гадалка, хороша!
— Не я, а сердце мое отгадало, — сказала тихо Авирмит.
Дари-Цо не сводит с Сухэ влюбленных глаз. А он стоит — высокий, тонкий, широкоплечий. На обветренном светло-бронзовом лице — умные глаза.
Это сегодня он какой-то бесшабашно-веселый, а то всегда неразговорчивый, задумчивый. Не каждый старик таким бывает.
Дари-Цо любит его и почему-то боится смотреть на него, а сама смотрит, сердце радостно сжимается. «Посиди, Сухэ, не уходи от нас. С тобой тепло, с тобой хорошо»…
Сухэ подсел к Дари-Цо:
— Дари-Цо, кто этот твой дядька-то?
Девушка заволновалась:
— Не знаю… Семья живет на Байкале-море… Он бурят… зовут Бадмой, да еще кличут Волчонком. Спас меня от смерти… Хороший… А больше ничего о нем не знаю, — сказала и опустила голову.
— Я тоже так думаю. Это настоящий батор, сердцем добрый, как ребенок. Думать умеет. Мне он очень понравился. — Сухэ вдруг забыл о Дари-Цо, смотрел сейчас куда-то вдаль, и мысли у него, наверное, были очень грустные и серьезные.
— А вы, Сухэ, где его видели?
Он услышал голос Дари-Цо.
— Не только видел, даже за руку здоровался, разглядел шрам над переносьем от медвежьих когтей… разговаривал с ним… Он великий медвежатник, а скромный…
Сухэ резко повернулся, осторожно приоткрыл войлочный полог двери, выглянул и, убедившись, что никого нет, тихо заговорил.
— А я вас, девочки, и в самом деле обрадую!.. Вчера ночью мы помогли Мягмару и Бадме бежать из тюрьмы. Сейчас они на свободе, в надежном месте. Собирайтесь!
Дари-Цо заплакала:
— Значит, я тебя больше не увижу? Увезет меня бурят к моим родителям.
Дари-Цо всхлипывала, как ребенок. Сухэ склонился над ней:
— Не плачь. Может, и увидимся еще. Едем скорее.
…Расставаясь, Сухэ подвел к Волчонку свою лошадь.
— Вот, возьми, Бадма, коня… Дарю своего любимца Бургута. Он из любой беды вынесет тебя.
— Чем же я-то, тала, отдарю?
— Ты меня уже одарил рассказом о Кешке, о Лобанове. Так одарил, что мне никогда не отдариться. Помоги им, Волчонок. Для людей они муку несут.
Сказал и умчался в звонкую степь.
Долго-долго стоял молча Волчонок и слушал эхо от стука копыт скакуна Сухэ-Батора.
…Рано утром они подъехали к одинокой юрте. В нежном блеске солнца даль степи погружена в дремоту.
С громким лаем несется им навстречу большая черная собака. Дари-Цо окликнула пса, и он подскочил к ней визжа от радости: подпрыгивает, обнюхивает девушку, машет хвостом.
Несколько овец и пестрая корова с теленком пасутся рядом.
— Это весь ваш скот? — спросил Волчонок.
Дари-Цо тревожными глазами оглядывала степь.
— У нас было две коровы… Где же моя большая Эрен?.. Неужели отдали ламе за лечение и… за то, что отпевал мою душу?.. Неужели?.. Ой!.. — Дари-Цо соскочила с лошади и кинулась к родному жилью. Вышедшая на шум мать в ужасе отступила назад, едва удерживаясь на ногах, завалилась обратно в юрту.
— Эжи! — со слезами в голосе вскрикнула Дари-Цо. Закрыв лицо, стоит у порога родной юрты и боится войти.
— Там кого бурхан дает? — послышался из юрты мужской голос.
Волчонок слышит заикающийся женский голос:
— Т-там… т-там мангус [104] в образе дочери.
Волчонок рассердился, резко потянул упирающуюся Дари-Цо, ввел ее в юрту. И в растерянности остановился. Юрта — дырявая. В ней плавает густой дым. Старики — на коленях… Черный очаг… Пустые утлы…
— Аба!.. Эжи!.. Это ведь я!.. Меня вылечил белый эмчи, — стонала Дари-Цо.
Старики перед божницей в жутком страхе несвязно бормочут молитвы.
Дари-Цо разрыдалась.
104
Мангус — чудовище, злой дух.
Очнулся Волчонок, подскочил к старику, схватил его за кушак, как ребенка поднял, поставил на трясущиеся ноги.
— Мужик!.. Хуже бабы!.. На, пощупай — живая плоть!.. А ты!..
Старик дрожащей рукой притронулся к плечу Дари-Цо.
— Уй, верно! — Заплакал от радости, обнял свою воскресшую любимицу. — Прости, доченька. Ты ж… у нас… одна… была… единственная… уговаривал ламу… а он… «хорони девку»… О-ма-ни-пад-ме-хум!.. — сквозь всхлипывания ронял слова на расстоянии верблюжьего шага друг от друга, а сам гладил, щупал, нюхал и целовал свою вернувшуюся из «загробного мира» дочку.
Дари-Цо теперь улыбалась.
Старуха все еще лежала на захламленном земляном полу. Сквозь рванье ветхого халата виднелись дырявые штаны и грязное тело. Вот она села, долго, со страхом и недоумением смотрела на обнимавшихся. Потом вскочила, оттолкнула своего дрожавшего старичонку и без памяти припала к дочери.
Волчонок осторожно попятился к выходу, в последний раз окидывая взглядом убогую черноту жилья.
…Скорее к своим!
…На границе, возле купеческого города Троицкосавского, остановил Волчонок Бургута. Спешился и поклонился земле Монгольской. Многое открыла ему эта древняя земля.