Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
Вера суетилась у плиты.
— Сынок! Власть новая. — И вдруг набежали слезы: — Вот Третьяку бы когда пожить! — Остановилась со сковородой посреди комнаты. — И мой невесть где пропал — в Мунгалии.
Лобанов увидел слезы на ее глазах, быстро заговорил:
— Ну, Ганя, «Ку-ку» никого больше не будет преследовать. Сбылась наша мечта! Не только Курбулик, а весь Байкал теперь принадлежит рыбакам.
Ганька рассмеялся.
— То-то Тудыпка разрешил наш «Интернационал» петь. А куды Тудыпку-то? — вскинулся он. — И купца Лозовского? Куды?
— На все четыре стороны. Хватит им хозяйничать.
Лобанов устало плюхнулся на лавку. Ганька стоял, позабыв раздеться. На нем таял снег и капал на пол. Анка визжала. Кешка подкидывал ее под потолок.
— Глянь, совсем как мой Ивашка!
Вера поставила на стол большую сковороду с зарумянившейся рыбой, тарелку с картошкой в «мундире».
— Не осудите, мужики, хлебца-то не имеем, — пригласила она к столу.
— Да ты что, тетка Вера!.. Знаем, — Кешка осторожно опустил Анку на пол. Та затопала к мокрому брату.
…Прибежал Петька Грабежов, исподлобья уставился на Лобанова. «И чево батя лысого так матюгает?» — думает он.
Кешка встал из-за стола первым, подмигнул ребятам.
— Ганька с Петрухой, пробегите по Онгокону. Пусть все идут в сетевязалку. Собрание будет.
Ганька засуетился, ищет шапчонку.
— Анка, ты спрятала?
Сестренка трясет головой, подошла в угол и тычет пальчиком на пол.
— Звон куды задевала!
— Сам швырнул! — смеется Вера.
Несмотря на непогоду, кто мог ходить — все привалили в сетевязалку. Народу!.. Не хватает ни скамеек, ни досок. Многие сидят прямо на полу.
Люди одеты — словно в церковь, к обедне собрались. На бабах шубы. Мужики попроще глядятся — дубленые полушубки на них, ичиги…
Набычившись, исподлобья следит за счастливым Кешкой Грабежов. Вот Кешка наклоняется к Хионии, та что-то шепчет ему — он смеется, зовет к себе Ганьку. Зло сплевывает Макар. «И за что тебя, варнак, на груди грел, от батьки укрывал твои делишки? Слепой ушкан…» — ворочается в нем гнев.
Сенька Самойлов вскочил на лавку.
— Кеха! Чо сегодня учудим-то? Ты оторвись от тетки Хионии. Я к ней приставленный. Вот ужо обниму.
— Иди ко мне, Сенюшка. Я тя приголублю. Три дня будешь бока щупать.
Горячих настороженно смотрит на Кешку. По впалым щекам его будто тени ходят. Так и кажется, что вот-вот потекут по ним слезы.
Кешка обернулся к нему.
— Слышь, бедолага, вечный ты работяга, по-новому теперь заживешь. Не в сказке я тебе… жизнь новую узришь.
Горячих горестно пожал плечами.
— Стар я. Поздно мне новой жизнью жить.
Наконец Ганька протолкался сквозь толпу к Кешке.
— Звал?
— Ты, Ганька, не обидься. Еще одна просьба — сходи за водой… Неси целое ведро с ковшом. А то одной тетке Хионии надо полведра, — Кешка заливисто рассмеялся.
Неохотно Ганька проталкивается к двери.
Вдогон ему летят слова Ванфеда.
— …Товарищи, мы привезли вам радостную новость…
— Послушать-то не дадут, — ворчит Ганька, закрывая за собой дверь. — Эти бабы вечно глотают то чай, то воду…
Воды дома оказалось мало, и Ганьке пришлось идти на море к проруби. Пока ходил, Лобанов, видимо, уже закончил свою речь, и теперь барак гудел на разные голоса.
— …Декрет о земле — это хорошо, а вода?.. Нам море давай!.. Рыбалки!..
— Правильно, Курбулик давай!
— Отобрать у монахов, у попов водоемы!.. Сотни лет на них, лодырей, спины гнем. Им хорошо: сиди в тепле, рыбку лопай да молись! А как нам эта рыбка достается — по колени в наледях бродим, в стужу.
— Гнать, таку ево мать, Лозовского! Нажил себе, как Кощей, золотишка…
— Да заткнитесь! Дайте человеку докалякать!
Лобанов поднял руку. Стало немного тише.
— …Товариши! Курбулик теперь ваш.
Грохот покрыл его слова.
— Ур-р-ра! — неистово взревев, вскочил с места безногий Игнатий и, не удержавшись, упал на пол. Его тут же усадили на место. Игнатии сморщился от боли, но глаза горят радостным огнем. Люди стараются не смотреть на него.
— …Мы привезли с собой постановление исполкома Совета, — перекричал гул Лобанов, — о конфискации всех орудий лова купца Лозовского, в том числе и его катера «Джеймс Кук».
Наступила внезапная тишина.
— Это, паря, о чем баишь-то? — встал Страшных. — Эх, Мотька, безвременно ты утоп.
— Объясни, что там про «Ку-ку».
Сенька Самойлов опять взлетел на лавку:
— Что объяснять? Темнота. Наш «Ку-ку»!
— А на хрена он нужен?! Кого ж на нем гонять-то?! — взревел Гордей. Кулачищи его сжимаются и разжимаются. — Сжечь заразу проклятую. Сколь горя от него было.
— На нем будете возить рыбу, соль, продукты… — спокойно объяснил Лобанов.
Что тут поднялось! Люди растерянно улыбались, кричали:
— Тогдысь надо «Ку-ку» перекрасить…
— И переименовать!
— Свое, рыбацкое… дадим ему прозвище!
Ганька весь горел, мял шапчонку, не успевал разглядеть кричавших — крики будто пронзали его! Он и сам хотел было крикнуть: «Интернационал!» Но слова не шли из него, тоже огнем пекли в глотке.
— Эт-та грабеж! — рявкнул вдруг Макар Грабежов. — Где это было видано, чтоб хозяйское добро брать?! Это не власть, а разбой!.. Грабить не дозволим!
Весь красный вскочил Гордей. Ганька аж затрясся.
— А Лозовский нас не грабил? А?.. — взвизгнул кто-то.