Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
Смешной город: стоит крохотный деревянный домик, а рядом войлочная юрта, а потом снова избенка, к ней прижались еще три-четыре юрты… Едешь, едешь улицей — и вдруг кончилась она… Упрешься в чьи-то высокие ворота. Поворачивай назад!..
Вот какой он, город Урга — столица Монголии.
Больная изредка стонала, но ни о чем не просила. Видимо, внушила себе, что она мертвая.
— Бабай, что будем делать с девкой-то?
Воуль еще больше сморщился.
— Волчонку моему всех жалко… Э-эх… — покачал головой, прошамкал: — Раз ламы отказались выпользовать, значит, к ним не суйся…
— А как же быть?.. Не бросать же ее?..
Старик долго молчал. Потом тяжело вздохнул, осуждающе посмотрел на Магдауля:
— По буддийскому верованию мы с тобой взяли на себя великий грех. Девку отпел лама, а ты поднял… Я, старый козел, принял к себе… Но теперь не вернешь… Мы поступили по закону тайги! Не бросили человека в беде… Будда-Амитаба многомилостив, простит наш грех. Он учит: добро всегда восторжествует над злом… О-ма-ни-пад-мо-хум! Прости нас грешных.
— А что делать-то будем?
— Здесь, в Урге, живут слуги русского царя. У пик, может быть, есть и лекарь.
После долгих поисков Волчонок кое-как разыскал на окраине Урги русское посольство и там от конюха узнал, где живет доктор.
Врач осмотрел больную и согласился лечить.
— Тебя как звать-то? — спросил Магдауль у девушки. — Я как-нибудь наведаюсь.
— Дари-Цо мое имя, — прошептала монголка.
Рядом с городом Ургой раскинулся огромный лагерь кочевников. Белеет множество юрт, палаток. Чернеют арбы, к которым привязаны кони, верблюды, рядом пасутся быки, бараны. На легких скакунах из конца в конец стремительно носятся всадники. Степняки собираются в большие черные группы. Издалека, подымая клубы пыли, в бешеном галопе мчатся сюда несколько сотен наездников. Бесконечной цепочкой тянутся бычьи упряжки, караваны верблюдов…
Громко ревет скот, гавкают матерые волкодавы, гортанно, резко кричат всадники… Скрип и истошный визг немазаных колес, гулкие звуки медных боталов и колокольцев переплетаются с гулом тысяч голосов.
Со стороны можно подумать, что город осажден дикой ордой степняков.
Волчонок с любопытством рассматривает чуждый ему, незнакомый мир.
Нет, не степняки осадили город. Давно отвоевались монголы. Теперь это мирный народ. Люди здесь — самые рьяные поклонники ламаизма [86] . Они съехались на молебствие, на священный праздник цам. Съехались, чтобы выпросить отпущение собственных грехов, отпущение грехов своих предков, проливших реки крови. Люди нарядны: в разноцветных шелковых тэрликах [87] , в новеньких остроконечных шапках, на ногах — вышитые орнаментом гутулы [88] .
86
Ламаизм — ответвление буддийской религии.
87
Тэрлик — летняя верхняя одежда.
88
Гутулы — кожаная обувь с загнутыми вверх носками.
Волчонок натянул свою палатку у крайней юрты. Сварил суп из жирной баранины, пригласил Воуля, но старик отказался. На его иссохшем темно-коричневом лице нетерпение. Тусклые глаза ожили и горят изнутри огнем.
Воуль знает, что завтра в главный храм — в золотой Гандан [89] войдет живой бог и он, старый тунгус, упадет ниц и будет, молясь, высматривать то место, где наступит Богдо-Гэгэн. Тогда он припадет лбом к полу и поцелует след святого, о чем так мечтал в долгие зимние ночи. А потом уж можно и покидать этот погрязший во грехах мир.
89
Гандан — главный буддийский храм Монголии.
Волчонок не знает, о чем думает его старый отец, но он с болью и ужасом смотрит в его глаза.
Ночь Воуль провел в молитвах. Рано утром поднял Магдауля, и они тронулись в путь пешком.
У входа в дацан старик окинул строгим взглядом Волчонка, предупредил:
— Ты, сынок, смотри: как перешагнешь священный порог божьего храма, ни о чем грешном не думай, а знай молись Будде-Амитабу. И глаза опускай. И не дыши даже в сторону Всемогущего. Не опозорь меня, старика.
— Ладно, бабай, — Волчонок смиренно склонил голову.
— Да одергивай меня, чтоб я не кликал тебя Волчонком, а называл Бадмой… Свой великий грех сегодня я отмолю у Богдо-Гэгэна — украл тебя, да еще и Волчонком нарек… О-ма-ни-пад-ме-хум!.. О-ма-ни!.. О-ма-ни!..
— Не надо, бабай, — Волчонок с болью взглянул на высохшего отца.
Главный храм на утреннем солнце ярко-красен, сверкает обильной позолотой. Причудливая крыша восточной архитектуры падает вниз, а затем, словно крутая Байкальская волна, вздымается вверх, над углами здания. Ошеломленно разглядывает Волчонок незнакомую ему красоту. Но вот Воуль дернул сына за руку. Низко склонившись и молитвенно сложив руки, они вошли в храм. Их встретил звон гонга. Тонко выводят трубы и раковины, хор сотен голосов тянет какой-то священный гимн. Музыка, таинственная красота и величие полутемного храма привели Магдауля в трепет. Дым от душистых курений приятно щекочет ноздри.
Не удержался Волчонок, поднял глаза, стал разглядывать храм. С высоты, скупо освещенные свечами, грозно смотрят боги. Волчонок поражен огромной, в восемьдесят локтей [90] высоты, статуей Майдари-Будды: бог восседает против главного входа, на золотом алтарном помосте. В ногах у него — белая, прекрасная богиня Цаган-Дара-Эхэ.
Вдруг музыка зазвучала высокими нотами — бесшумно, словно не касаясь пола, в храм вошла толпа разодетых в ярко-желтые тэрлики лам. Перед ними плыла желто-красная «копна» — настоятель дацана. Неожиданно, резко щелкая бичами, вбежали монахи в черной одежде — телохранители Богдо-Гэгэна. Они злобно заозирались и, размахивая кнутами, оттеснили толпу богомольцев. За этими телохранителями медленно вошли монахи со свечами и изображением Будды, за монахами — тоже медленно — двигался величественный высоченный и тучный лама со скипетром; следом в ярко-желтых халатах — мальчики с факелами.
90
Локоть — мера длины.
Волчонок во все глаза разглядывал пестрящую разноцветием богатую процессию. Воуль толкнул его в бок, а сам поспешно упал на покрытый яркими коврами пол — это, как подобает живому богу, медленно и величественно к ним приближался сам Богдо-Гэгэн. Магдауль не отрываясь глядел на него. При неровно мигающем свете причудливо переливались желто-красные одежды «бога». Музыка, яркие цвета, синий дым благовонных курений, тревожные блики от факелов, грозные телохранители, безжизненное светло-желтое лицо живого бога вселяли в верующих благоговейный ужас. Все они пали ниц.
Бог стоял яркий, словно солнце, к которому нельзя прикоснуться, нельзя на него смотреть, нельзя дышать в его сторону!.. Пронзительно ревущая музыка и хор тоже давили и уничтожали все живое в человеке. Молящийся должен душой своей уйти в иной мир — мир живого бога, к Будде-Амитабу и всем святым желтой веры.
Наконец музыканты перестали дудеть, хор затих, но, словно в тайге, еще слышится отдаленное глухое гуденье да поднятый легкими порывами ветра шелест листьев в осиннике, — это сотни лам читают молитвы в честь святого Богды-хана.