Подлеморье. Книга 1
Шрифт:
— Ладно, ушкан, будь по-твоему, магарыч с тебя!
Корову привязали к саням. Набрав вина, Магдауль повез жену с Королем на квартиру обмывать копыта.
Вера с утра не кормила Анку, и сейчас, выскочив из саней, бегом пустилась в дом. В сенцах услышала Ганькин голос — жалобно-просяще тянул он:
Баю-баи, баю-баи! Тебе мама титю даст!Мать рассмеялась над Ганькиной колыбельной и влетела счастливая в дом.
Магдауль с Королем целых три дня «обмывали» копыта. И сейчас, усадив в сани своего друга с семьей, Король, как обычно, дурачился и приплясывал, по-бабьи размахивая платочком:
Ой, ты сукин сын, комаринский мужик, Ты зачем нашу калашницу зашиб!Ганька сидит на облучке и правит своим конягой, которому дал кличку Турген, что обозначает «Быстрый». Вера, укутанная тулупом, как толстая купчиха, заняла все сани, из глубины дохи нет-нет да подаст свой голос крошка Анка. Пристроила Вера свою буренку у сестренницы. И едут к старому Воулю: как-никак, а тунгус вырастил ее Максима.
Магдауль не может налюбоваться своей маленькой семьей.
Кешка возвращается на Покойники, а в душе разлад… Ведь ехал к матери с надеждой уломать, уговорить ее, чтоб она признала Улю невесткой. А тут на тебе — сосватали Цицик… Любую другую — сразу бы вздыбился, а против Цицик — как пойдешь?.. Эти глаза ее так же посмотрели, как в бухте Солененькой… и обезоружили его… Что в них таится, в этих странных глазах? Будто душу ожгли! Чем это объяснить?.. Не может он понять.
…И про Улю не упомянул матери…
Едет. Как-то сами по себе пришли к нему слова расстриги Филимона: «Человече, познай себя». Никто не знает, где услышал или вычитал бывший монах эти мудреные слова. Помнит Кешка, как Филимон надоедливо бубнил их и был жестоко руган Макаром Грабежовым, но не унимался расстрига лохматый, продолжал.
Вот и Кешка почему-то тоже повторяет: «Человече, познай себя!»
А может, он повторяет чужие слова по той причине, что слабо разбирается в происшедших переменах в государстве? Он часто шепчет: «Что делать?.. Как быть?.. Что сказать людям про Керенского и его власть?..»
Или потому, что вдруг ему стало жалко мать, Ульяну и даже делягу-куромеса отца. Почему-то жаль и Цицик: продал ее Третьяк… Алганаю… как скотину…
«Лобанова… дя Ваню надо сюда. Вот уж Волчонок скоро передаст ему мое письмо. Хоть бы вернулся к нам. Без него я — без рук».
Отбросил он мудреные словеса Филимона, погнал коня.
Впервые за всю жизнь едет Волчонок на своем коняге. Жену везет, которая родила ему дочку. Обещает еще сына родить. Ганька подрос, охотником стал. На его соболя купили коня, корову и оболоклись. Вот как оно!.. А еще и подарки Воулю везут… все на этого же соболя. Вот какой он, соболь-то, если, скажем, все по добру, без долгов… «Бывало, мне доставалось на пай в счастливые годы по четыре, по пять собольков, а толку не получалось — половину отдашь купцу, вторую половину он еще за долги удержит… Верно, пить-то уж пил, чего греха таить, по две и по три недели не просыхал, потом снова все брал в долг!..»
— Тпру! Стой, Турген, приехали! — услышал Магдауль голос сына, очнулся от раздумий.
— Ты чо, заснул, Максим? Помоги мне подняться.
— Мама Вера, дай мне Анку!
Схватив на руки сестренку, нырнул Ганька в низенькую дверь крохотной зимовьюшки.
В душном, дымном помещении — густой полумрак. Кажется, здесь нет никого. Холод, грязь, лохмотья… и больше ничего… никого.
— Мэнде, бабай! Ты где?
— Мэнде, — едва слышно послышался хриплый старческий голос из темного угла, из-под шкур.
— Ты кто?
— Я Ганька! — чуть не закричал. Опустился на пол. В это время заплакала Анка.
— Ганька?! — старик неожиданно быстро поднялся. — А это кто пищит?
— Сестра моя!
— Ом-ма-ни-пад-ме-хум! Цаган-Дара-Эхэ [68] послал мне внучку! Дай-ка мне ее! — Старик дрожащими руками благоговейно принял ребенка, приложился лицом к запеленатому существу.
— Ом-ма-ни-пад-ме-хум! Какой вкусный запах! А ты-то, батыр мой, дай-ка головушку понюхать. — Старик долго обнюхивал внука. — Я слыхал, что ты нонесь промышлял в Подлеморье?
68
Цаган-Дара-Эхэ — божья матерь.
— Аха, бабай! Соболя добыл!
— Соболя?.. Это удача!.. А сестренку бурхан послал — еще лучше!..
Старый Воуль все нюхал крошку Анку.
— Девка будет шибко здоровая, дух сильный имеет.
Дед и не заметил, как зашли Магдауль с Верой. Они стояли и, подталкивая друг друга, улыбались.
— Мэндэ, бабай! — еще раз поздоровался Магдауль.
— Здравствуй, дедушка! — повторила Вера.
Старик оторвался от девчушки и, передав ее Ганьке, удивленно уставился на Веру. Подслеповатые глаза старика часто моргали, пускали слезу за слезой, которые текли по дряблым, морщинистым щекам.
— Нульгимни! [69] — радостно сообщил отцу Магдауль.
— О-бой! Аяльди? — добродушно улыбаясь, спросил Воуль у Веры.
— Аяксот! — за жену ответил Волчонок.
— Мэнд! Мэнд!.. — волнуясь, поздоровался эвенк.
У Веры сердце разрывается от жалости. «В чем только душа теплится?»
— Это и есть твоя хатуня?
— Она, бабай.
— A-а, мотри-ко ты! Однако бурятская кровь в жилах течет.
— Угадал, бабай.
Старик улыбнулся, пригласил Веру сесть.
69
Нульгимни — жена (эвенк.).
— Ой, когда же мне сидеть! Надо мясо варить, вином дедушку угощать.
Одобрительно крякнул Воуль, закачал головой.
Ганька растопил очаг, Вера нарезала в чашу жирного мяса. Потом принялась катать тесто на лапшу…
— Эй, внучек, расскажи-ка, как упромыслил соболя.
Ганька со всеми подробностями рассказал о том счастливом утреннике…
— Это богиня Бугады тебе помогла. Так легко добыть соболя удается один раз в сто лет… Соболька уж не остается… перебили. Наверно, насмотрелся, как тяжел этот промысел?