Подлодка [Лодка]
Шрифт:
Я расслышал некоторые обрывки и окончание их разговора. В довершение всего нам даже не разрешается отправить почту. Слишком рискованно! Это секретная операция… нельзя допустить ни малейшей утечки информации. Подразумевается, что мы даже не должны знать, где именно расположен Виго.
Дома с ума сойдут от волнения. Поход и так затянулся, как никогда ранее, и одному богу известно, сколько времени пройдет еще, прежде чем мы сможем отправить почту. Каково будет людям, когда им скажут, что им придется еще подержать при себе письма, которые они так спешно писали все последние дни.
А прапорщик — как он сможет перенести все это? Я предпочел бы никогда не слышать его историю Ромео и Джульетты. Но я не могу пересилить себя и попробовать утешить его, словно неоперившегося романтического юнца.
Будто сквозь вату, до меня долетает болтовня обоих падальщиков:
— Ну еще по одной, чтобы избавиться от вредной привычки, герр капитан-лейтенант!
— Наверно, у вас выдался интересный поход, герр капитан-лейтенант!
Если Старик пробурчал в ответ хоть что-то еще, кроме сдавленного «Пожалуй», значит, я его совсем плохо не знаю.
Даже их прямые вопросы об успехах нашей лодки не в состоянии пробудить в Старике большую разговорчивость. Он лишь прищуривает глаза и переводит взгляд с одного на другого, выжидая, пока его молчание не раздразнит их, а затем произносит:
— Да уж.
Я вижу, что он напряженно размышляет, и я могу догадаться, что тревожит его. Случайно я обращаю внимание на его руки. То, как он сцепил их — верный признак, что он ощущает себя не в своей тарелке.
Затем он подзывает меня кивком головы.
— Пойду немного пройдусь, — сообщает он собравшимся.
От внезапного перехода из теплой кают-компании на холодный ночной воздух у меня спирает дыхание. Я чувствую запах солярки — наша дозаправка. Старик несется на корму такими огромными шагами, что я едва поспеваю за ним. Когда ему уже некуда дальше идти, он резко разворачивается и опирается на ограждение. Между носом спасательной шлюпки и черной опорой какой-то железной конструкции, предназначение которой мне непонятно, я вижу мерцающий свет Виго: желтые огни, белые огни, несколько красных. Две перемаргивающиеся нити бусинок убегают вверх, постепенно сходясь в одну — должно быть, это улица, поднимающаяся из гавани вверх по склону холма.
У пирса замер эсминец, все его палубы ярко освещены. Транспорт, стоящий под погрузкой, залит светом прожекторов. Отчетливо видно, как работают его краны.
Прямо под нами горит круг желтого света — открытый люк для приема на борт торпед. Люк камбуза тоже отдраен. Я слышу голоса:
— Ну вот, теперь вся эта хорошая одежка мне никогда не пригодится!
— Брось нести ерунду — работай лучше. Принимай!
Вне всякого сомнения, это был Берлинец.
Из трюма «Везера» долетает приглушенное эхо пения.
Меня возбуждают мерцающие огни, розовато-красные сияние фонарей там, на берегу. Они излучают ауру секса. Я чувствую запах постели, теплый молочный аромат женской кожи, сладковатый запах пудры, острый запах влагалища, Eau de Javel [83] , спермы.
Прерывистые крики, обрывки команд, громкий лязг металла.
— Ну и грохот, — говорит Старик.
Сложившаяся ситуация явно его тревожит.
— Эти люди там, в рыбацкой лодке, — они должны были нас заметить, — наконец произносит он. — И на корабле тоже. Кто знает, можно ли на них всех положиться. Отсюда на берег легко передать сигнал фонариком. В любом случае, мы выйдем в море пораньше. Не в запланированное время. И уйдем мы тем же фарватером, что и пришли. Не южным проходом, которым они советуют воспользоваться. Если бы только у нас под килем было побольше воды…
83
Духи Евы.
На берегу разлетаются голубые искры, как при коротком замыкании. Еще один троллейбус, ветер доносит чью-то болтовню, затем автомобильные гудки и глухое звяканье с соседних кораблей. Внезапно наступает мертвая тишина.
— Откуда только они берут торпеды? — интересуюсь я у Старика.
— Другие лодки оставляют их здесь на обратном пути — те, что не израсходовали весь боезапас. Они наносят сюда визит в качестве снабженцев, так сказать. Обратный путь как нельзя лучше подходит для такого задания. То же самое и с избыточным топливом в их цистернах.
— И насколько успешно все происходило до сих пор? Ведь мы здесь не первые…
— В том-то и дело… Тут уже заправлялись три лодки. Две были потеряны.
— Где?
— Вот это и не ясно. Очень может быть, что тут несет вахту эсминец Томми, поджидающий нас у южного выхода. Не нравится мне все это!
Снизу раздается что-то похожее на коммунистический марш. Там неподалеку должен присутствовать первый вахтенный офицер. Мы едва различаем мелодию «Интернационала», но с новыми словами:
Братья свободы и света!
Все за гондонами в лавку!
В бледном отсвете далеких прожекторов я замечаю, что Старик ухмыляется. Он слушает хоровое пение еще немного, потом опять продолжает:
— Они не соблюдают здесь никакой осторожности! Вряд ли это можно назвать надежной операцией!
Внезапно меня озарило: я вспомнил, что видел где-то раньше коробок испанских спичек вроде тех, что лежат на столе в кают-компании.
— Эти испанские спички, — говорю я. — Я узнал их.
Кажется, Старик не слушает меня. Я повторяю еще раз:
— Точно такая же коробка испанских спичек, как та, что лежала на столе в кают-компании. Я уже видел такую раньше…
— Правда? — реагирует он.
— Да, в Ла-Бауле на столе в «Ройале». Она принадлежала первому вахтенному Мертена.
— Так значит, Мертен уже побывал здесь — интересно!
— Потом спичечная коробка вдруг исчезла. Но никто не признался, что взял ее.
— Интересно, — повторяет Старик. — Не нравится мне все это!