Подлодка [Лодка]
Шрифт:
Бог мой, неужели он опять о Рождестве?
Пробуждаются воспоминания о пиршественных оргиях, устраивавшихся для флотилии в отеле «Маджестик»: длинные столы, устланные белыми скатертями, сосновые ветки вместо еловых в качестве украшения. У каждого было свое «праздничное блюдо» — и вырубленная из картона тарелка в форме звезды с пряными печеньями, русским караваем, пралине, шоколадным святым Николаем. Во всю глотку горланят рождественские песни. Потом поздравление от командующего флотилией — нерушимый союз наших сердец, бьющихся в унисон с сердцами наших любимых, оставленных дома, заботливого Фюрера, думающего о нас, старая добрая ночь всенемецкого единения, великого германского Рейха, и наш великий Фюрер uber alles [138] ! А потом, вскочив на ноги, дружное: «Sieg Heil — Heil — Heil!» А потом надраться и впасть в пьяную сентиментальность, дать волю языкам и слезам, разрыдаться и взвыть от тоски.
138
Превыше всех (нем. ).
Решено: мы должны постараться дойти до ближайшей базы. Это означает Ла-Рошель, а не Сен-Назер, наш дом.
Мы находимся в двадцати четырех часах хода до нее. Старик неукоснительно придерживается заведенных правил: сорокавосьмичасовой карантин перед заходом в порт, должны быть оглашены правила посещения публичных домов. Это надо было сделать намного раньше. Вообще-то это обязанность первого вахтенного офицера, но Старик освободил его от нее, что можно счесть актом милосердия, ибо текст того стоит. На этот раз задача донести его до команды через систему громкого оповещения легла на плечи второго вахтенного. Таким образом из судовых громкоговорителей вместо псалма святого Луки прозвучал циркуляр о борделях. Второй вахтенный отлично справился со своей задачей. Его голос обладает необходимой для оглашения приказа по флотилии серьезностью, и в то же время тон его не оставляет ни у кого ни малейших сомнений в том, что сам он полагает его результатом помешательства последней степени.
Помощник по посту управления рисует победные вымпелы. Он уже докончил один, с надписью восемь тысяч: этот обозначает первое крупное судно в конвое.
Первый вахтенный, сидя рядом с шефом в кают-компании, занимается бумажной работой: наряды на верфь, подсчет израсходованного топлива, отчет о выпущенных торпедах. Я нисколько не удивлюсь, если он опять примется стучать на пишущей машинке.
Почти ежечасно я украдкой заглядываю в карту, и каждый раз меня подмывает взять карандаш и украдкой продлить линию, тянущуюся к Ла-Рошели.
Каждая оставленная позади миля ощутимо снимает напряжение и страх.
Сквозь полуоткрытый в носовой отсек люк долетают обрывки разговора. Похоже, настроение у людей снова поднимается. Я слышу даже, как в соседнем кубрике кто-то интересуется, кем будут оформляться увольнительные. В это трудно поверить: у нас впереди еще целая ночь, еще очень далеко до того момента, когда мы наконец сможем расслабиться в безопасности, а кто-то уже волнуется о своем увольнении.
Отныне ничто из услышанного в носовом отсеке не удивит меня:
— Интересно, какие у них там в Ла-Рошели бордели?
Похоже, что помощнику электромоториста Пилигриму однажды довелось побывать там.
— Откуда мне знать? — это все, что он может ответить.
— Черт! Тебя нельзя ни о чем серьезном спросить!
Слава тебе, Господи, — рождественского настроения нет и в помине.
Около часа ночи я выбираюсь на мостик.
— До места встречи с эскортом примерно два с половиной часа, — докладывает Старику штурман.
Место встречи с эскортом? Неужели нам осталось так недалеко?
— Что означает — мы прибудем туда вовремя, спозаранку, — говорит Старик. — Мы заляжем там и посмотрим, что движется вокруг.
— Jawohl, господин каплей, — единственное, что остается ответить штурман.
— Ну? — Старик поворачивается ко мне. — Я полагаю, торопиться совсем ни к чему — или мы начинаем нервничать?
Я лишь вздыхаю в ответ. Что я должен сказать?
Ночной воздух прохладен, как шелк. Я выдумываю, или действительно пахнет землей — этот тонкий запах влажной листвы?
Наверно, вскоре мы увидим береговые огни. Хотя если хорошенько подумать, то нет! Все-таки Ла-Рошель — это не Лиссабон. Здесь действует затемнение. Вдоль всего побережья Франции уже давно погашены все маяки.
— Можно еще часок поспать?
— Вполне, это не повредит…
Я прошу штурмана разбудить меня, когда он освободится от вахты, и спускаюсь вниз следом за Стариком.
— Море — около двух баллов, ветра почти нет, — сообщает штурман, пока будит меня, тряся за рукав.
Я снова оказываюсь на мостике раньше командира.
Сощурившись, я гляжу вперед. Горизонт чист, и на востоке уже светает. Первый вахтенный стоит впереди по левому борту:
— Командиру: рассвет начинается!
Командир поднимается на мостик и молча осматривает все вокруг.
— Похоже, еще немного времени все будет в порядке, — наконец говорит он. Но вскоре я понимаю, насколько ему тревожно. Снова и снова он поднимает голову, чтобы с беспокойством взглянуть на небо. Над восточным горизонтом протянулась бледно-желтая полоска. Сумрак быстро пропадает. По прошествии еще десяти минут он произносит:
— Мы уже почти пришли на место.
Море спокойное. Можно представить, что мы идем по поверхности пруда. Работает эхолот. Снизу постоянно докладывают:
— Тридцать метров, двадцать семь метров…
Показания доходят до двадцати и на этом останавливаются.
— Превосходно, — говорит Старик. — Как раз то, что нам надо. Хорошо, штурман, пока достаточно! Мы пока спрячемся. С каждой минутой становится все светлее.
— Приготовиться к погружению!
Еще раз осматриваем темное, отливающее шелком море, затем мы медленно спускаемся вниз, оттягивая время.
— Шеф, постарайтесь уложить нас на грунт как можно легче и нежнее. Здесь это не должно составить особого труда.
Стук, раздавшийся при касании лодкой дна, был не громче звука, слышимого, когда шасси самолета касается посадочной полосы.
— Хорошо, — говорит Старик. — А теперь мы вверимся в руки Божии!
— И его доброй жены, милой очаровательной дамы с белоснежными волосами… — это уже шеф. Кажется, у него снова прорезался голос.
— Tiens, tiens! [139] — похоже, Старик думает, что он уже вернулся во Францию. Надо спросить у штурмана: лежим ли мы на мягком песке французского шельфа, или же мы залегли в международных водах.
139
Слушайте, слушайте! (фр. )