Подлое сердце родины
Шрифт:
Односекундно выхватили оружие: ПМ — лейтенант, маленький револьвер — майор. И огрызнулись огнем — тоже односекундно. Потом еще раз. Евсей рухнул на мокрый пол.
Из четырех дырок, пробуравленных в его теле шустрыми пулями, текла кровь.
— Мертв, — сказал Игорь, — мертвее не бывает. Ты куда стрелял?
— В сердце.
— А я в голову. Славно поработали. Наливай! Что-то я сегодня алкогольно зависимый…
— Да ты с ума сошел, — сказал Гера.
— Но-но, лейтенант, — сказал
Он внимательно отснял весь пейзаж: лавки, березовые веники, струйки крови. Обошел вокруг поверженного Евсея. Снимал, снимал, снимал, сохраняя живописный труп для будущих поколений.
— А на хрена? — спросил Гера.
— Отчетность у нас такая.
— Тогда ладно.
Дверь распахнулась и в баню влетела баба, некрасивая и смешно раздетая: в рыжей куртке, но без белья.
— Суки, — только и сказала она. — Евсеюшку моего…
— Да мы случайно, — сказал Гера. — Нас Николай за покрышкой сюда послал. А так мы ничего, у нас справки есть. Показать?
— Су-ука ваш Николай!
— Это верно, — согласился Гера. — Сука он порядочная. Мало того, что сектант, так еще перегной у людей ворует. Что с него взять: педрила…
— Да вы… да вы… — задыхалась женщина.
— Это правильно, — сказал Игорь, закончив съемку. — Мы вроде масонов, только похуже. Скажи лучше, кто такая?
— Жена, — женщина ткнула пальцем в евсеевом направлении, — того самого…
— Сколько тебе дать, чтоб не возникала? — деловито спросил майор. — Видишь ли, благоверный твой враг народа. Знаешь, как раньше? Враг народа — и все, десять лет без права опохмелки. А на самом деле расстрел. Вот и у нас. Жалко, разумеется, аж мочи нет. Да что поделаешь: служба — она не дружба. У тебя выбор: мы тебе денег, и ты молчишь, или ты молчишь, но уже без денег.
— А почему это мне молчать? — подбоченясь, спросила баба. — Я кричать буду!
Игорь подошел к ней и зашептал в самое ухо. До Геры донеслись обрывки его речей: «блядство тырить»… «комбат на танке»… «дочку надо»… «за грехи, стало быть»…
— Тогда молчу, — сникла баба. — Только денег не предлагайте. С деньгами-то не по-людски.
— Я пошел, — сказал Игорь, пряча камеру в сумку. — Учись, лейтенант. Называется когнитивная психология.
— Я знаю, — признался Гера. — Только так не умею.
Огородами они дошли до Крапивной, небольшой косорылой улочке. Об улицах так не говорят, но другого слова нет. Крапивная была косорылой…
Полдень висел в разгаре, и солнце нежно лучилось над головами. Они свернули, чтобы выйти к реке и брести дальше, до главной улицы.
— Ты плачешь? — с удивлением спросил Игорь.
— Я плачу, — сказал Гера.
— Но почему? Все было так здорово.
— Я, — сказал Гера, — убил человека. Понимаешь? Ты ведь знаешь, я раньше не убивал.
— Да, — сказал Игорь, — сегодня ты убил человека. И это значимое событие в твоей жизни. Мы обязательно его обсудим и обязательно его отметим. Все будет как надо. А пока мы заняты делом.
— Но я ведь теперь убийца, — напомнил Гера.
— Гордись! Ты убил его как настоящий философ.
— Как?
— Я хочу сказать, ты убил его по-нашему: весело и цинично, с улыбкой и без обиды. Ты убил его, усмехаясь, а на такое способен далеко не любой… Ты талантлив, и скоро превзойдешь меня. Убивая, ты любил это мироздание, и мироздание счастливо смеялось, когда ты выбивал жалкий дух из слабого тела… Тьфу, черт, опять говорю красивости. Но все равно — молодец.
— Но он все-таки человек.
— Он козел, — отмахнулся Игорь, — и от него нулевая польза. Вот сейчас польза будет — он сгниет и послужит дивным удобрением для местных земель.
— Но он был жив, — твердил Гера, — а значит, мог измениться. Мог стать великим писателем, художником, музыкантом…
— Великой кучей говна! — рявкнул Игорь. — Прямо не знаю, что с тобой делать. А так здорово начинал…
— Это самое страшное.
— Мудак, — ласково сказал Игорь. — Ты, видать, начитался: Толстого там, Достоевского… Или Соловьева с Бердяевым? Ты, лейтенант, этих не читай. Они ведь, так сказать, сочинители. Сидели в девятнадцатом веке и сочиняли: кто шустрее, кто отвязнее. Соревновались, поди.
— А кого почитать?
— Эх, — ответил Игорь. — Но это потом. Сейчас, как ты понимаешь, надо размяться.
— Я не стану убивать, — сказал Гера.
— Даже свинью-наркомана?
— У тебя нет людей: сплошные козлы и свиньи!
— Если ты хочешь, я буду называть Пиндара соловьем, — сказал Игорь. — Но решать эту проблему надо. И решать по форме цэ-эф один.
Духовная жизнь
Выжрав поутру миску божьей росы, поросенок Пиндар удобно возлежал на пригорке, подставляя солнцу свой левый бок. На подступах чавкала грязь, слегка прикрытая желтоватыми листьями. Пиндар притворялся, что отдыхал — он, как все знали, лежал в засаде.
За поросенком волочилась слава живой легенды. Пиндар вышел ростом с упитанную овцу, говорил — когда в настроении — человеческим языком, а в бою бывал страшен: поросенок-берсерк, наводивший ужас на местных волков. Главным оружием поросенка были таранный удар и мертвая хватка. Также сплетничали, что Пиндар владел магическим словом. Цвета же он был не розового, а черного.