Подлунная Роза
Шрифт:
Когда-то я сумела пережить свою боль, но была бессильна помочь мальчику. Он ведь не мог сбежать к другой жизни навстречу чудесам и магии, как сделала я. Ему некому было оставить престол – да и разве мог он пойти против последней воли отца? Нилс готовился принять завещанную ношу и до конца жизни нести ее вместе со своей виной.
Мы с Эдвином не сдавались. Уходя, мы оставили вокруг поляны сотни ловушек, даже пробегающий мимо заяц или птица мгновенно отозвались бы в нашем сознании, но дни шли, а в ловушках звенела тишина.
Как только Эдвин восстановил силы, он отправился обратно в лес, оставив меня защищать замок, но вернулся в тот же день – поляны больше не было, хотя ловушки стояли на своих местах нетронутые. След Томаса исчез из картины доступного нам мира так же, как раньше пропали следы Нилса и Сирила.
В академии и среди всех наших знакомых не нашлось ни одного мага, кто знал бы что-то об играх с пространством, наши рассказы воспринимались скептически – величайшие умы не верили, что такое возможно.
Мы отправили отряды в старую пещеру Салтра, лес, в котором пропал Томас, был истоптан вдоль и поперек, но нигде мы не обнаружили ни единой зацепки.
Так прошел месяц, за ним другой, подступало время, когда нужно было объявить миру о смене короля Подлунных земель. До сих пор мы преподносили отсутствие Томаса как похищение, но дальше оставлять страну без главы было нельзя.
Нилс объявил, что хочет занять трон сам, отказавшись от регентства матери и от моей помощи, которую я почувствовала своим долгом предложить. Ему будут помогать советники, замок останется под моей защитой, но единовластным королем станет Нилс, так он решил.
Эдвин готовился вернуться в академию, по нашему уговору он должен был заняться ей, а я оставалась жить во дворце, пока власть Нилса не станет достаточно крепкой. Дочери, узнав об этом, также решили разделиться: Эстер выбрала отца и академию, а Кейси не могла упустить возможности пожить в королевском дворце и захотела остаться со мной.
В последние дни перед коронацией и нашей разлукой мы все собирались в саду в королевском дворце. Это были грустные дни, мне стоило радоваться тому, что вижу мужа и дочь, стоило ловить каждый миг, проведенный с ними, но меня окутывала такая беспросветная тоска, что я просто не могла.
Я оставила Томаса умирать. Своего лучшего друга, который был рядом с самого моего детства. В самый нужный момент мне не хватило сил, чтобы спасти его. И чего стоили тогда все эти годы практики и совершенствования? Чего стоила я сама, если первому пожелавшему удалось отнять его у меня и разделить мою семью? Я не могла простить себя за то, что не справилась, и старалась не думать о том, какая тьма окутывает Эдвина – он ведь тоже не справился и в итоге потерял брата.
Однако мне казалось, что, в отличие от меня, он на что-то надеется. На какое-то чудо. Да только откуда этому чуду прийти? До сих пор мы оба смело брали его роль на себя.
В один из последних вечеров мы собрались в саду, на старых скамьях, которые я знала еще с детства. Нилс настоял на этой встрече – отец часто собирал их там, чтобы хотя бы пару часов они могли побыть обычной семьей.
– Кейси, как тебе твоя новая комната? – спросил Нилс, первым нарушая тишину.
– О, она чудесная, благодарю, – она присела в идеальном реверансе, кудри, которые накрутила ей местная горничная, подпрыгнули в воздухе. Настоящая маленькая принцесса… она словно рождена для придворной жизни. И от кого это в ней?
Разговор не клеился, Рик старалась радоваться за сына: завтра его ждал важный день. Я с трудом находила слова, но старательно поддерживала хрупкую беседу между Нилсом и Кейси о замковой жизни. Эстер, не терпящая бессмысленной болтовни, ушла, как только мы перестали за ней смотреть, а Эдвин, скорее всего, жалел, что не может последовать примеру дочери.
С наступлением темноты наш разговор принял почти мистическое значение: слова не шли, но каждый из нас понимал, что, когда мы покинем этот сад, ничто уже не будет прежним. Стоит этому вечеру закончиться, наступит утро и для каждого из нас кое-что навсегда изменится, а пока мы сидим в тесном кругу посреди ночной тишины, еще как будто есть надежда…
Вдруг Эдвин встал. Его худое тело в черной одежде вытянулось, он по-птичьи повернул голову в сторону леса.
– В чем дело? – спросила я, насторожившись.
– Они появились. Оба…
Прежде чем мы успели понять, Эдвин уже взмыл в воздух, черные крылья подняли волну ветра, которая чуть не опрокинула нас на землю. Только придя в себя, я последовала за ним: если это судьба давала нам шанс, то он был последний! Мы оба это понимали.
Скорость, которую набрал Эдвин, была за гранью, я оставалась далеко позади, как ни старалась, и когда он начал снижаться, сердце внутри меня сжалось от страха: я не успевала…
Перед нами предстал пустынный тракт, заброшенный в это время года. По нему ковылял одинокий бродяга, он прихрамывал, но продолжал волочить по земле странный мешок. Этим бродягой был Томас.
Мы опустились перед ним, не зная, чего ждать, готовые ко всему на свете, но Томас только криво улыбнулся, встретив наши безумные взгляды.
Сам он выглядел хуже, чем когда-либо. Обросший, тощий, с густой грязной бородой, в почерневшем костюме, его запахом можно было убить стайку лесных перепелов.
– Помощи от вас… – хрипло проговорил Томас, тут же закашлявшись. Однако кашель не избавил его от веселого настроения. – Все ждал, когда вы явитесь, но пришлось справляться самому!
Он был сам на себя не похож, но я не помнила, когда в последний раз видела его настолько довольным. Посмеиваясь, он последним усилием швырнул свою ношу нам с Эдвином под ноги и с триумфом наблюдал за тем, как мы переменились в лицах.
Это было то, что осталось от Сирила. Пустое, иссохшее тело, обтянутое серой папирусной кожей, распространяло сладковатый аромат гнили, – вот чем он был на самом деле. Видимо перед тем, как заявиться в замок, он испил не одну живую душу, чтобы походить на человека хотя бы внешне. Эстер или Эдвин – были для него не прихотью, а жизненной необходимостью.