Подменная дочь клана Огневых

Айлин

Из своего отрешённого состояния я вывалилась неожиданно резко, услышав:

— Ты должна быть благодарна графу и графине, что хотят тебя удочерить. Кто ты сейчас? Безродная девка без каких-либо жизненных перспектив! А статус дочери графа, пусть и приёмной, это уже совершенно иное! Какая тебе разница — приёмная, родная…

Я вскинулась. Под моим равнодушным, холодным взглядом мымра резко заткнулась и попятилась. В воздухе ощутимо становился холоднее, а атмосфера — напряжение. Во мне росло что-то странное, непередаваемое. Чувство, которому я не могла подобрать названия, росло и росло, сжимая грудную клетку, мешая дышать, и вот-вот грозило выплеснуться наружу, сметая всё на своём пути. Глаза затягивало красной пеленой. Я с такой силой сжала кулаки, что ногти

впились в ладонь. Каждой своей клеточкой, каждой частичкой я ненавидела женщину, стоящую передо мной. В голове приносились бесчисленные упрёки, скрытые оскорбления, издёвки, бесконечные нотации. Как же я её ненавижу. На губах медленно появилась улыбка. Я так её ненавидела, что если бы её просто не б…

— Мира, — на меня словно вылили ушат холодной воды. Я вздрогнула, зябко передёрнула плечами. В голове гудело. Тошнило. Мной овладела такая слабость, словно я двадцать километров пробежала. Перед глазами всё плыло, и постоянно мельтешили чёрные мушки. Я сделала шаг назад. Пошатнулась. Пошарила рукой в поисках опоры и вдруг поняла, что меня держат. Обернулась и с удивлением увидела Павла Николаевича.

— Ну, я пойду, — услышала голос мымры и с удивлением обнаружила, что женщина оказалась какой-то испуганной, какой-то растрепанной. Она совершенно не походила на ухоженную и властную заместительницу директора, которая ходила по приюту, словно здесь ей было дозволено все.

— Идите, Юлианна Сергеевна, идите, — покладисто кивнул Павел Николаевич и обратился уже ко мне, — И мы, Мира, пойдем. Давай-ка, милая, пошли.

Ноги не слушались и заплетались, я их почти не чувствовала, словно они из ваты. Идти я могла, только опираясь на руку Павла Николаевича. Хорошо еще, что его кабинет оказался рядом. Меня усадили в глубокое, мягкое кресло и накинули плед. Странно, сколько раз бывала здесь, никогда не замечала, что у Павла Николаевича есть в кабинете плед. Из рукава он его, что ли, достал? Я забралась в кресло с ногами и, скрючившись, завернулась в плед поплотнее. Меня начинало морозить и буквально колотило. Судя по всему, начинался отходняк. Знать бы еще отчего. Посмотрев на бедную меня, мужчина вздохнул и вручил огромную, где-то на пол-литра, кружку, до самого края наполненную горячим чаем, как потом оказалось, еще и приторно-сладким. Гадость. Как вообще такое пить можно? Гадость гадостью, но в голове начало проясняться. Я потихоньку согревалась. Поелозив, устроилась поудобнее, и в какой-то момент поняла, что засыпаю. Все, на что меня хватило — отставить кружку, чтобы не опрокинуть на себя чай. А потом я провалилась в тяжелый сон.

Глава 5

Проснулась я оттого, что было дико неудобно. Оказывается, спать, скрючившись в кресле, не самое приятное, что может быть. Зевнув, я потерла глаза, а потом запустила пальцы в волосы, окончательно превратив их в воронье гнездо. Ну если не брать в расчёт затекшую шею и онемевшие ноги, которые сейчас, после того, как я их необдуманно резко распрямила и попробовала встать, неприятно покалывало тысячами иголочек. Сейчас я откровенно не понимала, чего ж меня так накрыло. Юлианна Сергеевна никогда не была приятной личностью. Ей частенько за глаза желали много чего неприятного, и я желала в том числе. Но все это было как-то умозрительно, что ли. Из разряда — буркнул походя «чтоб тебе провалиться» и забыл до следующего раза. Да, Юлию Сергеевну я не любила. Но что бы так? До трясучки, до невыносимого желания стереть ее из реальности, нет, никогда.

Где-то рядом кто-то негромко разговаривал. Слух у меня хороший, и едва слышимые звуки на периферии откровенно раздражали и вызывали дикое желание прислушаться, о чем там говорят. Ну а вдруг обо мне?

Говорили, как ни странно, действительно обо мне.

— Она меня чуть не убила! — истерично повизгивала мымра. Я очень хорошо представляла, как она пучит глаза и потрясает выставленным вперед пальцем.

— Юлианна Сергеевна. Вы, похоже, немного забыли, где вы работаете, — ерничал Павел Николаевич, — Так я вам напомню: в приюте для потенциально пробужденных

детей. А если вам это ничего не говорит, то советую освежить в памяти набор триггеров для пробуждения.

— Павел Николаевич, не вам мне лекции читать. В отличие от вас у меня высшее педагогическое образование, и по пробужденным подросткам я пишу диссертацию.

— Тогда вы в курсе, что стресс и негативные реакции способны провоцировать пробуждение. Мира сейчас в постоянном стрессе, а негативные реакции вы сами ей обеспечили.

— Вы с Яшиной, да и не только с Яшиной, носитесь как с писаной торбой. В чём проблема просто передать её родителям? Она создаёт проблемы всему приюту!

— Так считаете только вы, Юлианна Сергеевна, а поэтому засуньте ваше мнение, сами знаете куда, оставьте девочку в покое и валите уже… диссертацию писать.

— Я буду жаловаться! — взвизгнула мымра.

— Жалуйтесь, — покладисто согласился Павел Николаевич, — Только не забудьте о том, что в случае экстраординарного пробуждения несовершеннолетнего собирается Имперская комиссия для расследования причин. И ваше высшее педагогическое образование, которым вы так часто бахвалитесь вкупе с темой диссертации, станут скорее отягчающими обстоятельствами.

Несколько мгновений было тихо, потом мымра недовольно хмыкнула и зацокала каблуками куда-то в сторону. Павел Николаевич вздохнул, а я быстро, пока не поймали, поспешила вернуться в кресло и закутаться в плед. Полученная информация требовала серьезного обдумывания. Но вместо серьезного и взвешенного анализа ситуации в голову лезла всякая чепуха вроде: а не разрисовать ли кроссовки маркерами, что все-таки нарисовано на ногте у Юлии Сергеевны, и как удобнее решить дифференциальное уравнение, через интеграл или логарифм?

— Оклемалась? — Павел Николаевич вошел в кабинет и бросил на меня странный взгляд. Подозреваю, он знал, что я подслушивала. Знал, но ничего не сказал.

— Угу, — я покладисто кивнула, изображая из себя примерную девочку, самую разнесчастную примерную девочку на свете. Судя по скептическому взгляду, брошенному на меня, актерские способности не моя сильная сторона.

В руки мне снова сунули огромную чашку с крепчайшим и приторно-сладким горячим чаем. Гадость. Я вежливо прихлебывала горчащий чай и поглядывала на мужчину, который зарылся в документы. Стараниями Огневых количество запросов, отчетов и справок, как я понимаю, возросло в разы. Если честно, не понимала Павла Николаевича. Мужчина в самом расцвете сил. Военная выправка заметна даже невооруженным взглядом. Что он забыл в маленьком приюте на краю нашей необъятной, с маленькой зарплатой и без особых перспектив, с занятостью двадцать четыре на семь? Кстати, если подумать, многие сотрудники действительно буквально живут в приюте.

— Насмотрелась? — я вздрогнула, в очередной раз вывалившись из своих мыслей. Помотала головой. Кивнула. Почувствовала себя дурой и, поставив чашку с недопитым чаем на низенький столик, быстро сбежала из кабинета под легкий смешок.

Кроссовки я себе все-таки расписала, благо перманентный маркер нашелся у Алисы, нашей милой затворницы, посвятившей все свое время рисованию. А рисунки в стиле зентангл легко было найти в сети. Как же-шь это отвлекало от насущных проблем. Разрисовать что ли стену?

Глава 6

Неожиданно в школе начали смотреть на меня, как на забавного и очень редкого зверька. Почти весь день меня сопровождали взгляды в спину и непонятные перешептывания. Даже учителя смотрели с каким-то особым интересом. Словно на лягушку, которую вот-вот препарируют. Такое внимание безумно раздражало. Хотелось встать и громко спросить, что, собственно, происходит. Останавливало только одно четкое осознание—что никто на этот вопрос мне не ответит. Единственное место, куда можно было сбежать от столь пристального внимания, была школьная библиотека. Большая, с хорошим книжным фондом. А главное, кучей укромных мест, куда можно заныкаться и спокойно позаниматься своими делами. Например, наконец-таки начать готовиться к многострадальной математической олимпиаде.