Подменыш. Духовидец. Кошмары. Одержимые. Пражский студент (сборник)
Шрифт:
– Вот видите, мисс Войланд, – вмешался Брискоу, – явное шарлатанство. Эта неизвестная женщина, мелкий врач, уверена в успехе, тогда как первые величины мира не решаются даже приняться за дело. Она – шарлатанка, гоняющаяся только за деньгами. Она предоставляет черту позаботиться о жизни её жертв.
– Ну, ну, Брискоу, – воскликнул Ян, – дело обстоит вовсе не так скверно. Доктор Гелла Рейтлингер не так уж неизвестна. Она давно сделала себе почётное имя. Её частная клиника в Тюбингене уже несколько лет пользуется хорошей репутацией. Может быть, она и шарлатан – с точки зрения строгой науки. Но, во всяком случае, она не гонится за деньгами. Она богата, по крайней мере, по нашему скромному немецкому представлению. Она согласна взяться за такое дело, если ей даже ничего не заплатят. Она честолюбива. Хочет доказать всему миру, что женщина способна сделать нечто такое, чего до сих пор не мог осуществить ни один мужчина.
Брискоу засмеялся:
– Женщина доказывает это каждый Божий день. Ни один мужчина не может родить ребёнка.
– Обождите немного, – воскликнул Ян. – может быть, скоро доберёмся и до этого.
Брискоу, не обращая на него внимания, снова заговорил с Эндри:
– Если вы, мисс Войланд, разрешите, я хотел бы ещё поговорить с вами о других вещах. Я получил телеграмму от Гвинни…
Он остановился, замешкался. Ян встал, воскликнув:
– Пожалуйста, мистер Брискоу, не хочу вам мешать. Если вам угодно, подожду вас в приёмной.
– Благодарю вас, – ответил американец. – Могу я ещё узнать у вас мнение мюнхенского профессора?
Ян полез в карман и передал ему письмо.
– Спокойной ночи, Приблудная Птичка! – крикнул он, удаляясь.
Брискоу, развернув письмо, передал его Эндри.
– Не угодно ли прочесть? Ваш кузен говорит, что это – высший авторитет в данной отрасли. Он пишет, что ни один серьёзный исследователь и не помышляет попытаться произвести с человеком подобное превращение. Лет через пятьдесят, может быть, или через сто! А тот, кто решится это сделать теперь, поступит не только легкомысленно, но и преступно.
Она взяла письмо, прочла.
– Это – вполне ясно, – подтвердила она.
– Поэтому, – продолжал Брискоу, – наш план можно считать неудавшимся. Слава Богу! Теперь я могу говорить о себе. Я думал, что после смерти моей жены никогда больше… Я уже говорил вам об этом, мисс Войланд. Я ошибался. Я знаю теперь, что вы можете дать мне много, гораздо больше, чем я когда-либо смогу сделать для вас. Что же касается вашего кузена…
Эндри перебила его:
– То вы выкупили у него его притязания, не так ли? Вы совершенно напрасно потратили ваши деньги, мистер Брискоу. Он не имеет на меня ни малейших притязаний. Как и я на него.
– О, вы знаете это? – воскликнул Брискоу. – Да, я это сделал, потому что, так как…
Он искал, но не находил слов. Затем продолжал:
– Во всяком случае, из этого вы можете заключить, мисс Войланд, как…
Он снова остановился. Эндри улыбнулась.
– Бросьте это, мистер Брискоу, я очень хорошо знаю, почему вы это сделали. Вижу это, быть может, яснее, чем вы сами. Вы говорите: «притязания», но подразумеваете нечто иное. Вы полагали, что мой кузен может быть вашим соперником, и хотели, чтобы он за ваши деньги отказался от этого. Не так ли?
– Думаю, что так, – ответил он вполголоса.
– Я так и полагала, – сказала она. – Но, видите ли, Ян ничего этого не поймёт. Вы должны были бы говорить с ним откровеннее, ясно сказать ему, чего от него хотите. Он от всего сердца рассмеялся бы при одной только мысли, что может быть при мне соперником для вас или для какого-либо другого мужчины. Но я не ставлю вам этого в упрёк. Это ведь доказывает, насколько вы во мне заинтересованы, не правда ли?
Он подтвердил.
– Я сделал больше, мисс Войланд. Я говорил перед своим отъездом с Гвинни. Отсюда я послал ей телеграмму с известием о неудаче наших стараний. Вот её ответ.
Он передал ей телеграмму. Эндри прочла:
«Нет ничего ценнее её жизни, Ни при каких обстоятельствах не предоставляй её дурному врачу. Моя любовь к ней достаточно велика, чтобы не требовать ничего для себя самой! Гвинни.»
– Вы видите, мисс Войланд, – продолжал он, – что моя дочь отказывается, как это ей ни тяжело. Это пройдёт. Все более и более я склоняюсь к тому, что это у неё – глупая юношеская фантазия, а не извращение. Она образумится, выйдет замуж за молодого Дэргема и будет вас любить… как свою мать.
Эндри усмехнулась:
– Будет ли? – прошептала она.
Затем сказала громче:
– Это все кажется совершенно разумным и очень простым. Наши мыльные пузыри лопнули. Гвинни откажется, немного поплакав, а мой кузен – посмеявшись. Дорога открыта для Паркера Брискоу.
Он быстро схватил её руку.
– Тогда – тогда могу я надеяться…
– Надеяться? – произнесла она медленно. – Разве вы хоть на одну минуту отказывались от надежды?
Она почувствовала, как задрожала его рука. Поняла, что этот большой, сильный мужчина полон серьёзным и горячим желанием обладать ею. Она высвободила свою руку и встала.
– Вы провели это, как ваше лучшее дело, – продолжала она. – Начертали себе план и пошли своей дорогой. Теперь вы вон как далеко… Вы загнали меня в угол, и у меня нет выхода. Вы действовали мудро и отчётливо видели свои преимущества.
– Не должен ли я?.. – шептал он.
– Да! да! – воскликнула она. – Только…
– Только… что? – спросил он.
Она посмотрела на блестящие капли пота на его лбу, вынула свой платок, отёрла его лоб и легонько провела рукой по его волосам.
– О, ничего… – сказала она тихо. – Теперь, идите, Паркер Брискоу, я должна немного придти в себя…
Эндри стояла неподвижно посреди комнаты, пристально глядя на дверь. Потом вышла на балкон и смотрела на площадь и на деревья, залитые светом луны в летнюю ночь. Она ничего не видела, ничего не слышала, пыталась думать. Там внизу был свет. Да, фонарь. Какой-то мужчина стоял внизу, ждал. Как долго он собирается ждать? И чего он ждёт? Сядет ли он в омнибус или в трамвай?
Она пошла обратно в комнату, села, снова встала, стала ходить взад и вперёд. В её душе пылало ожидание. Напряжение, накопившееся за многие месяцы, дошло до предела в это тихое, одинокое время, когда она вернулась в Европу.