Подменыш
Шрифт:
— Еще что-то?
— Рублевиков вон в мешок отсыплешь, да так, чтоб завязки на нем еле-еле сходились. Это другая треть будет — совсем легкая, — и с этими словами она, небрежно пошарив в своем тряпье, грудой наваленном на краю лавки в самом углу, извлекла чуть ли не из-под самого низа довольно большой мешочек. Если на глазок, то, чтобы загрузить его под завязку, понадобилось бы не меньше двух сотен рублевиков, а то и больше.
— Где ж я столько сыщу, да непременно этой ночью? — И Анастасия беспомощно оглянулась на Степаниду — мол, помогай, старая.
— Ты уж и впрямь ломишь, как незнамо кто, — проворчала та. — Вона бери сколь есть, да и будя с тебя. — И сноровисто извлекла откуда-то из складок сарафана другой мешочек. Был он значительно меньше, но зато набит доверху. Приняв его у сестры, ведьма задумчиво взвесила его в руке, после чего отрицательно мотнула головой:
— Маловато будет, — и тут же напустилась на Степаниду: — Ладно она, но ты-то о чем думала, когда ее сюда вела?! Знаешь ведь, что я настоящую цену беру, потому как оно того стоит.
— А потом нельзя? — робко спросила царица. — Я бы отдала без обману.
— На посуле, что на стуле, посидишь да встанешь. Знаем ужо, когда тонут — топор сулят, а вытащи — не получишь и топорище. Вначале уплатить все надобно, иначе я сделать ничего не смогу, — сердито отрезала ведьма.
— А ради меня, Лушенька? Один разочек за всю жисть, — залебезила Стара. — Неужто сестре откажешь?
— Ох и дура ты, Стешка. Сколь раз тебе повторяла, да видать тебя уж не исправить, — устало вздохнула ведьма. — Не потому не получится, что я того не хочу, а потому, что не смогу. Экая ты…
— Вот, — звонко произнесла Анастасия, решительно стянув с большого пальца левой руки золотой перстень с массивным красным камнем и строго спросила: — Его хватит?
— Это ж тот самый, что… — ахнула Стара, прижав руки к щекам.
— Тот самый, что мне государь за сына подарил, — подтвердила Анастасия и виновато пожала плечами. — Сама виновата, что не подумала. Надо было все прочие перстни взять, а я… Да и этот-то не пойму, как на длани моей оказался. Вроде бы тоже вместе со всеми прочими снимала, ан вон он.
— А коли спросит?! — не унималась Степанида.
— Это хорошо бы, если б спросил, — мечтательно произнесла царица. — Лишь бы было кому спрашивать. — И глаза ее вновь увлажнились от подступивших слез.
Правда, на этот раз она сумела их сдержать — не время кукситься да сопли распускать. Когда торг идет, слезы — одна помеха. Хотя какой тут торг — назвали и плати. Скостить и не думай — лишь бы товар продали, да моли бога, чтобы он негодным не оказался. Хотя в этом случае даже кого молить — неведомо.
Между тем перстень с протянутой ладони Анастасии давно исчез, проворно схваченный сухонькой лапкой ведьмы. Та даже почти не смотрела на него, лишь кивнула головой, давая понять, что и со второй третью цены разобрались успешно.
— Третья самая тяжкая, — предупредила старуха и вновь хищно повела крючковатым носом. — Тут вновь о жизни пойдет, да на сей раз не какой-то чужой, а самой что ни на есть близкой.
Анастасия беспомощно оглянулась на Степаниду, заметив с упреком:
— Ты мне о таком не сказывала.
— Думай, что несешь, Лушка, — буркнула та. — Грех это.
— А ты по-божески хотела? — усмехнулась ведьма. — Так енто вам в церкву надобно али в монастырь какой. Вон, хошь тот, что у меня под боком. Там, правда, одни мужики, ну да что уж выбирать. Накупляйте свечек, да чтоб потолще, налепите пред иконами, да и молитесь себе во здравие раба божьего, — с явной издевкой в голосе продолжала она раздавать советы. — Авось господь смилостивится да подсобит. А может, и нет, — произнесла она задумчиво. — Откуда нам ведомо, чего он хочет?
— Стало быть, помереть мне надобно? — осведомилась Анастасия, которая была уже готова на все. — Прямо тут?
— Я не я буду, коль ты следом не сдохнешь, Лушка, — зло прошипела Степанида.
— Да что я вам — зверь какой? — удивилась ведьма. — Почто уж так сразу помирать-то? Подышишь еще, полюбуешься на мир. А вот ополовинить придется. Но ежели хошь… Про супруга твоего венчанного ничего не скажу — он сам согласие должон дать, а вот дите может с родителем своим поделиться. Ты — мать, так что тебе лишь слово сказать. — И пытливо уставилась на Анастасию.
— У тебя самой-то робятки были? — спросила та.
— О том не твоя печаль, — сразу озлилась ведьма.
— Поди, не было, — предположила царица. — Коли хоть одно дите было, ты б мне такого и предлагать не стала.
— Стало быть, свою половинку отдаешь? — уточнила старуха.
— Забирай, — кивнула Анастасия.
— Не жалко?
— На сестру дурка речешь, а сама далече ли от нее ушла? — всплеснула царица руками. — Почто глупость вопрошаешь? Неужто не ведаешь, что жалко? Токмо оно ведь как на торжище в Китай-городе. Там любой, кто купцу свою деньгу отдает, завсегда ее жалеет. Иной раз маненько, а иной — хошь плачь. Ну а коль платит, стало быть, товар еще нужней.
— Подсказывать не могу, — вздохнула ведьма. — Токмо жаль мне тебя, а потому одно повторю — помысли о сыне, — и вкрадчиво добавила: — А коль вопросить что пожелаешь, так я отвечу.
— И думать неча! — с вызовом в голосе ответила Анастасия. — Сказано — мою бери, так и быть посему!
— Как знаешь, — пожала та плечами. — Тогда цепку сымай.
Анастасия недоуменно покосилась на ведьму, чуточку помедлила, но послушно полезла к себе за ворот расстегивать замочек на тоненькой золотой цепочке.