Подменыш
Шрифт:
— В бреду, — задумчиво произнес Иоанн. — Это ты хорошо сказал, что в бреду, — и усмехнулся: — Будет на что сослаться, коли… И впрямь ведь не ведал, что нес. Так, околесицу глупую, не более, — подумав: «Хорошо если околесицу. А если выболтал что-то? Макарий умен. Ему только ниточку дай, а уж он сам до клубочка дойдет. Вон как лихо жития из-под его пера выходят».
Тут же припомнился день, когда он заехал на подворье к митрополиту. Что-то понадобилось, только что? Хотя неважно. Гораздо интереснее другое. Когда его проводили в келью владыки, самого Макария в ней не было — он как раз вот-вот должен был вернуться из Чудова монастыря. Пока хозяин кельи отсутствовал, Иоанн осмотрелся в покоях владыки. Везде было чистенько, опрятно, убранство тоже говорило исключительно в пользу хозяина — об его умеренности и привычке довольствоваться самым необходимым.
Скуки ради он подошел к столу и заглянул в листы, аккуратно сложенные тоненькой стопкой на краю. «Пометы», — прочитал он и от нечего делать скользнул взглядом чуть пониже, тем более что писал Макарий так же, как и жил — аккуратно и четко, буквица к буквице, все разборчиво и без излишеств, то есть завитушек. Начав же читать, не смог оторваться, пока не одолел шесть листов, после чего, услышав приближающиеся шаги в коридорчике, едва успел сложить их заново в прежнюю стопку и присесть подле на широкую лавку близ узенького, но высокого окошка и принять благообразный вид усталого от ожидания человека. И пока он возвращался обратно в свои палаты, то и дело крутил головой, приговаривая:
— Ну, владыка! Ну, силен! Ну и горазд! — а вот слово «врать», хотя оно и напрашивалось на язык, Иоанн так и не произнес, даже наедине с самим собой. И было это — ну да — где-то за полгода до очередного собора, на котором как раз зачислили в различные ранги святых аж два десятка человек. Тех самых, про которых и говорилось в «Пометах» митрополита.
Согласно им получалось, что все эти «Жития» новых святителей, которые праведные и преподобные, пускай не ложь от начала до конца, но и правды там не так уж много. А та, что есть, легко заменяется тем, чем надо. Вот захотел митрополит, чтобы будущего преподобного Никиту искушал в затворе диавол, и нате вам, пожалуйста.
Или такие строки в тех же «Пометах»: «Непременно добавить, кто именно избавил его от козней искусителя, указавши имена сих святых людей, но разных, дабы там был и прозорливый, и святый, и чудотворец, и постник и непременно летописец». А ниже еще одна помета: «Указати, будто он уже при жизни своими молитвами спас град Новгород от бедствий и непременно разных. К примеру, пожар и нечто иное — неурожай». Последнее слово было аккуратно вычеркнуто, а вверху вписано: «Лучшее будет засуха». И в самом низу еще одно: «Сыскать его нетленные мощи [130] . Поручить оное…» А дальше неразборчиво.
130
Нетленные мощи Новгородского епископа Никиты, объявленного преподобным на соборе 1549 года, будут обретены спустя девять лет, в конце апреля 1558 года в Новгородском Софийском соборе.
Были пометы, касающиеся жития Евфросина Псковского. Там и вовсе категорично указано: «Брата Варлаама житие негоже написахом — никако и смутно. Оное убрать вовсе. Кирику Василию указать, что надобно добавить, будто недоумевая, двоити либо троити аллилуйя, оный старец Евфросин ходил для уверения о сем в Цареград».
Ох и любопытные пометы… [131]
И Иоанн еще раз мысленно выразил надежду, что, кроме сущей околесицы, митрополит ничего от него не услышал.
131
«В своих ученых трудах Макарий не только не руководствовался ни малейшею критикой в признании подлинности собираемых сочинений, но допускал всякие вымыслы…» ( Костомаров Н. И.Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Т. 1).
На самом же деле до Макария все-таки кое-что донеслось…
Когда они только вошли, потому что даже верные из верных не могли в том воспрепятствовать, смирившись не перед силой — перед крестом, Иоанн и впрямь был в бреду. Вот только Феофил не добавил, что околесица, которую он при этом нес, была уж больно не царской, а скорее какой-то холопской. То он оправдывался, что не успел расчесать гриву Звездочки, то порывался идти, потому что коням не задано корму, то еще что-то. Словом, все это выглядело бы естественно для какого-нибудь холопа или конюха, но никак не царя.
Иоанн не видел и не слышал их ожесточенного спора, продолжавшегося и у постели больного.
— Яко потом он править станет, коли постриг примет? — возмущался Андрей Курбский.
— Тут не о правлении, но о спасении души надобно мыслить, — ответствовал Макарий.
— Он — царь, а потому о державе должен заботу иметь, — возражал Воротынский, а Палецкий, не желая ссориться с митрополитом, но тоже будучи против пострига, пытался приводить чисто богословские аргументы:
— Ты и сам ведаешь, владыка, что мирянин должен осознанно на такое решиться, то есть сам надумать, а ваше дело токмо помочь ему, да обряд свершить. Но как можно ныне царя в монахи вписывать, коли он разумом не владеет? Это ж кощунство и глумление, кое против воли постригаемого свершится. Гоже ли?
— Ты, княже, и сам веси [132] — во еже [133] дух спасти, не токмо можно, но и должно тело погубити. Векую [134] мы живем? Векую в сей мир приходим? Не леть [135] нам… — и, посмотрев на Иоанна, оторвался от философских рассуждений, указав на больного всем остальным: — Дивитесь, братия. Очи отворил государь. Се есть знак. Вот и вопросим, жаждет он светлый образ инока на себя приняти, али…
132
Веси — знаешь (церк.-слав.).
133
Во еже — чтобы (церк.-слав.).
134
Векую — зачем (церк.-слав.).
135
Не леть — не подобает (церк.-слав.).
— Не жажду, владыка, — тихо, но очень четко произнес Иоанн.
— Хорошо ли ты подумал, сын мой? — вкрадчиво спросил митрополит.
— Да, владыка, — последовал непреклонный ответ больного.
— Быть посему, — несколько разочарованно ответствовал на это Макарий. — Но, может, жаждешь исповедаться? Не привел я ныне пред твои очи духовного отца твоего протопопа Андрея, кой сам занемог, сокрушаясь о болезни твоей, но ежели душа твоя алкает очищения от прегрешений, то я останусь, дабы выслушать тебя.
Иоанн хотел было отказаться и от этого, но затем решил, что как-то нехорошо оно будет звучать, будто он во всем отвергает митрополита, а тот и без того не весть за что сердится на него. К тому же тот предложил не кого-нибудь, а самого себя и потому это будет вдвойне обидно. Так что пусть уж лучше остается.
— Жажду, владыка, и благодарствую тя за милость ко мне, грешному, — произнес Иоанн.
Князь Воротынский встревоженно посмотрел на Дмитрия Федоровича: «Не покается ли он сейчас в том, что…» — говорил его взгляд. Палецкий в ответ лишь успокаивающе мотнул головой. В отличие от Владимира Ивановича, он хорошо знал, что этот грех нынешнему царю был давно отпущен. Еще когда отец Артемий только-только прибыл по просьбе своего бывшего ученика в Москву, то первым делом принял у него настоящую исповедь — горячую и искреннюю, — в которой было все — и насильственное свержение брата Иоанна, и то, что он живет в грехе с его женой Анастасией Романовной, и многое другое.