Подменыш
Шрифт:
Попутно он изложил митрополиту новости, что случились в обители за последние два года. Разговор был как бы между прочим, но когда владыка поинтересовался про отца Артемия, то монах лишь недоуменно пожал плечами — мол, не привозили нам такого.
— Как не привозили?! — возмутился Макарий. — А старец-еретик? Вот он-то и есть отец Артемий.
— За эту зиму, да и весну тоже никаких еретиков нам не привозили, — твердо ответил монах.
Митрополит еще долго допрашивал гостя, после чего, обдумав все за ночь, наутро поехал к царю. Тот, узнав, в чем дело, лишь пожал плечами:
— Значит, он утек по дороге, а твои сторожи побоялись правду поведать, — и посетовал: — Надобно было его моим стрельцам отдать. Небось от них бы не сбежал.
Говорил Иоанн настолько спокойно и убедительно, что Макарий и впрямь уверился — именно так все и произошло на самом деле. Но еще через пару месяцев до митрополита дошел слух, что отец Артемий объявился в Великом княжестве Литовском. Был старец живой и здоровехонький, во всеуслышание заявляя, что спас его от злобных козней «иосифлян» не иначе как сам господь бог, когда он уже пропадал на берегу Студеного моря, всеми брошенный и покинутый. Вот тогда-то у Макария, сопоставившего «счастливое спасение» старца с удивительной уступчивостью царя, зародились первые подозрения. Но с одними голыми догадками подступаться к государю было глупо, и он смолчал.
Дьяк Висковатый тоже считал, что потерял немного, зато приобрел — о-го-го. Епитимия — неудобство временное. Три лета обождать — и нет ее. А богатейшие вотчины, коими царь наделил его спустя всего месяц после окончания собора, якобы за великие труды и знатное уложение с аглицкими послами — вот они. Тем более что на сей счет Висковатый не заблуждался. Не было с его стороны никаких знатных уложений, а уж тем паче великих трудов. Поговорил с Ченслером государь о том, о сем, вот и все. А вот иное, тайное, о чем говорил многозначительный лукавый взгляд Иоанна в момент, когда он объявлял о жалуемых дьяку землях, то действительно было. И сразу стало понятно Ивану Михайловичу — вот она, плата за собор, за пустые тягостные говори, когда он в течение нескольких месяцев выставлял себя на позорище, рассуждая о том, чего толком и не понимал.
Но была и еще иная плата, которая, пожалуй, подороже первой, — царская любовь да милость. Их и вовсе сравнить не с чем. Отныне Висковатый не просто встал в ближний круг — в малое число наипервейших и довереннейших вошел, коих по пальцам можно перечесть, да и то лишние персты останутся. А худородство — оно что? Ему воеводой не ходить, у него все сражения инако происходят. Бумага — поле, перья — копья, словеса — ратники, а грамотки — полки. И как это славно, что государь понимает — по важности его дело не ниже ратного. Иной раз пером да с умом можно столько же заполучить, сколь и в боях, да в сраженьях. А если опосля затраты на то, и на это сравнить — оно и вовсе несопоставимо. Вот и считай — что выгоднее.
Стефан тоже был счастлив. Наконец-то сбылась его мечта — утек он из Москвы. Эх, и велики рязанские просторы. Есть где разгуляться богатырской удали. Враг перед тобой, товарищи рядом, а боле ничего и не надо. Раззудись, плечо, размахнись, рука!
Правда, радоваться ему довелось недолго. В июне 1555 года он был в войске под началом воеводы Ивана Шереметева, которого государь послал пощипать стада Девлет-Гирея, пока тот со всеми своими воинами ушел воевать с союзниками Руси, черкесами. Но крымский хан, совершив от Изюмского кургана крутой поворот влево, неожиданно двинулся в сторону земель Иоанна Васильевича. Шереметев узнал про это, находясь еще возле Донца. И вот тут-то воевода допустил непростительную ошибку. Отправив гонцов к царю, он следом за ними отрядил для сопровождения добычи чуть ли не половину своего войска, направив их в сторону Мценска и Переяславля-Рязанского, а сам налегке устремился вслед за ханом к Туле.
Девлет-Гирей, узнав, что царь предупрежден и его полки уже выступили из Москвы навстречу крымчакам, запаниковал и бросился обратно, хотя и имел под рукой шестидесятитысячное войско. В 150 верстах от Тулы, на Судбищах, Шереметев со своими семью тысячами грудью встретил степных волков. Поначалу ему свезло. Удалось потеснить хама и заставить его отступить. Но Девлет-Гирею терять было нечего, и утром он повторил атаку. Бились до самого полудня. Если бы у крымского хана под рукой имелись только его кочевники, он неминуемо был бы разбит. Беда для русских ратников заключалась в том, что с Девлетом шли еще и янычары турецкого султана, которых с детства учили стоять в битвах насмерть. К тому же сам Шереметев оказался ранен.
Вот тогда-то, в миг, когда казалось, что для русских полков все кончено и спасение можно найти только в бегстве, нашлись двое, кто сумел остановить бегущих и засесть с оставшимися двумя тысячами, выбрав для обороны крутой буерак. Девлет трижды подступался к смельчакам Алексея Басманова и Стефана Сидорова и трижды отступал ни с чем. Не желая терять времени, он в конце концов на закате солнца повелел уходить в степи.
В Тулу, куда с двух сторон вступили русские рати — с севера царские, а с юга остатки полков Шереметева, Стефана Сидорова доставили уже на носилках с множественными ранениями. В последний свой час воевода пожелал принять схиму, исповедавшись перед смертью во всех грехах, в том числе и в том, как он похитил еретиков во главе с Феодосием Косым из Андроникова монастыря, а также и то, что именно он обманул монахов, сопровождавших отца Артемия в Соловецкую обитель, приняв на себя личину инока Зосимы, и вывез старца в Литву.
— Сказывают, коль примерил на себя одеяние мниха, то снимать его — грех тяжкий. Вот и покарал меня господь, — прошептал он еле слышно.
— А по чьему наущению ты все сие содеял? — допытывался исповедовавший его священник.
— Ишь ты, — криво усмехнулся Стефан. — Ты, поп, забыл, поди, что мы не в пыточной, и я тебе не для опросного листа сие глаголю, но для очищения души. Потому и сказываю токмо за себя, а за кого иного — у них тоже языки имеются. Коль захотят — они и сами тебе поведают.
— Надобно все сказать, — не уступал священник, но Стефан, даже не дождавшись отпущения, уже не дышал.
Макарий же, после того как ему сообщили о случившемся, не стал сетовать на то, что воевода не открыл тайны до конца. Ему и так все стало ясно. Хотел было попенять Иоанну, но, поразмыслив хорошенечко, понял, что суетиться не стоит. Какая разница — где именно обретается отец Артемий. Пожалуй, Литва — это еще лучше. Уж оттуда ему на митрополичий престол Руси точно хода нет, а значит — все вышло именно по его, Макария, желанию. Да и год уже прошел. Поздновато ворошить угли, когда костер совсем потух. Лучше приберечь это знание до худших времен.
Ну, например, до тех, когда осильневший Иоанн захочет повторить свою попытку с монастырскими землями. Тогда-то эти знания и пригодятся. А пока пусть себе резвится.
Глава 25
ВРЕМЯ СОБИРАТЬ КАМНИ
А пророчество Максима Грека о счастливом лете и впрямь сбылось. Можно даже сказать, не просто сбылось, но — с лихвой.
Если брать по времени, то началось… с Англии, причем даже за седмицу до Нового года [187] . Азартные английские купцы, сокрушаясь об упущенных доходах, поскольку вся связь с недавно открытым Новым Светом была прочно зажата в руках испанцев и португальцев, а торговлю с Китаем и Индией надежно контролировали Венеция и Генуя, пытались найти обходные пути к манящим бесчисленными богатствами таинственным странам Востока. Кому из предприимчивых торговцев попалась на глаза вышедшая в 1543 году книга Николая Коперника под многообещающим заголовком «De revolutionibus», неведомо, но — попалась.
187
Имеется в виду 1 сентября, с которого в конце XV века повелел вести на Руси летоисчисление Иоанн III Васильевич.