Подменыш
Шрифт:
— Ничуть, — поддержал дьяка Адашев. — Либо дань, либо нет вам перемирия.
Пришлось уступить. Дерпт, за который, как было указано в грамоте, поручился сам магистр, обязался не только впредь давать ежегодно по серебряной марке с каждого человека в его области, но и в три года погасить всю накопившуюся недостачу за минувшие полсотни лет. Кроме того, с магистра бралось обязательство не вступать в союз с королем Польши и восстановить древние православные церкви, которые вместе с католическими были разграблены фанатиками нового лютеранского вероисповедания.
Иоанн не забыл и претензии Ганзы, которая жаловалась царю, что правители Риги, Ревеля и Дерпта запрещают ее купцам ввозить на Русь металлы, оружие, доспехи и хотят, чтобы немцы покупали русское сало и воск только в Ливонии. Потому торговля объявлялась свободной.
Утвердить грамоту должны были в Дерпте, но ливонские правители решили поступить по-хитрому. По подсказке епископского канцлера договор подписали, но оговорили условие. Дескать, они не могут вступить ни в какое обязательство без согласия римского императора, как их законного покровителя.
— Царю моему нет дела до императора! — сказал русский посол Иван Терпигорев. — Дайте мне только бумагу, а уж там дадите и серебро.
Спустя три года, в феврале 1557 года, в Москве снова появились послы магистра и дерптского епископа. Узнав, что они приехали не с деньгами, а с пустыми словами, и желают не платить, а доказывать несправедливость царских требований, Иоанн без лишних слов повелел им возвращаться обратно с ответом: «Вы свободно и клятвенно обязались платить нам дань, так что дело решенное. Если не хотите исполнить обета, то мы найдем способ взять свое».
Одновременно он наложил запрет новогородским и псковским купцам на поездки в Ливонию, объявив, что немцы спокойно могут торговать и на Руси.
К тому времени, согласно повелению царя, подготовка к войне шла уже полным ходом…
Глава 27
ЛИВОНИЯ
Надежда на легкий успех у царя была еще сильнее, поскольку за это время Иоанн успел сделать немало полезного и внутри страны. Одна за другой его земли освобождались от так называемых кормленщиков, в ведении которых было судное право в городах и волостях, — они, будучи царевыми наместниками, жили судными оброками и пошлинами, «храня устройство, справедливость и безопасность общую». Иные и впрямь честно исполняли свой долг, но большинство думали лишь о собственной корысти, поэтому жителям этих местностей ничего хорошего ждать не приходилось — царевы слуги нещадно теснили и грабили их.
Чтобы искоренить зло, Иоанн указал «во всех городех и волостех учинити старост излюбленных… которых себе крестьяне меж себя излюбят и выберут всею землею» и которые умели бы их рассудить в правду «беспосульно и безволокитно», а также сумели бы собрать и доставить в государеву казну оброк, установленный взамен наместничьих поборов. Из этого-то оброка Иоанн и повелел выплачивать денежное жалованье своим дьякам, подьячим и прочим боярским детям.
Кроме того, он установил обязательность военной службы не только с поместий, но и с боярских вотчин. Теперь владелец ста четей угожей земли обязан был идти в поход на коне и в доспехе, либо выставить вместо себя человека, либо внести установленную за неявку цену в казну.
Желая приохотить людей к службе, Иоанн назначил всем служилым людям «праведные уроки» — постоянные денежные оклады «по отечеству и по дородству», т. е. по родовитости и по служебной годности, а также особое денежное жалованье во время похода, чего раньше тоже не водилось, а также установил двойную плату тем из боярских детей, которые выставляли лишних ратников сверх определенного законом числа. Таким образом, введя «кнут» и «пряник», он мог и поощрять достойных, и карать нерадивых.
С того времени, как утверждают летописцы, число воинов не просто увеличилось — удвоилось, даже если сравнивать их количество с совсем недавними временами, например, с тем же походом на Казань. А если добавить к этому русскую неутомимость, физическую крепость, привычку стойко переносить тяготы и лишения в походах, а также приобретенный ратный опыт, то уверенность Иоанна в легкости предстоящей кампании против Ливонии виделась далеко не беспочвенной.
Единственное, что смущало царя, так это решительное противодействие его планам похода на север со стороны Адашева и других советников. Мало того, так они подключили еще и Сильвестра, а тот и рад — сызнова завел свою нескончаемую песню о том, что в Кафе в рабстве у поганых томятся тысячи русских невольников, что ливонцы хоть и неправильно молятся, да все ж не кому-нибудь, а богородице и Христу, что… Словом, много чего наговорил.
Однако пусть и не сразу, но сумел-таки Иоанн перетянуть их всех на свою сторону. Можно было бы и без того обойтись, мол, повелеваю, и вся недолга, но помнил царь уроки Карпова, хорошо помнил. «Надобно, чтоб каждый не просто твое повеление исполнял, потому как оно от государя исходит, но и считал, что оно единственно правильное и мудрое. Тогда у исполняющего его и сил, и желания все сделать как должно куда как поболе будет», — пояснял Федор Иванович своим суховатым голосом, пристально глядя на ученика.
Вот чтоб желания прибавилось, Иоанн и пояснял разумность похода не на юг, а на север. Кому на пальцах втолковывал, что не время еще крымского хана за глотку брать, пока из-за его спины чалма Сулеймана виднеется. Иным прочим, стоявшим за южное наступление больше из корысти, разъяснял о пользе торговли, а тем, кто чаял угодий себе нарезать, напоминал, что и землица в тех степях не в пользу хозяину пойдет. Ну какая может на ней пшеница вырасти, коли там летом даже дикое неприхотливое разнотравье, и то выгорает?! Кого-то и впрямь убедил, а кого и нет — все равно умолкли, ведая, что слово царя твердое, и коль оно сказано, так чего уж тут — все равно будет так и не иначе.
Меж тем приготовления к войне шли полным ходом. Отовсюду к пределам Ливонии шли обозы с ратными припасами, везде наводили мосты, близ дорог возводили станы и ямы [203] . К концу осени 1557 года сорок тысяч воинов уже стояло на границе под началом Шиг-Алея, бояр Михайлы Глинского, Данила Романовича Захарьина-Юрьева, Ивана Шереметева, князей Серебряных, Андрея Курбского и других воевод. Кого только не было в этом войске — татары, черемисы, мордва, пятигорские черкесы… Ждали только слова Иоанна, а тот… тот ждал ливонских послов, еще надеясь решить дело миром. Наконец те прибыли, но, судя по их смущенно-унылым лицам, можно было сразу предположить, что дань они не привезли.
203
Ям — почтовая станция, где государственные гонцы могли передохнуть, поесть, переночевать, но главное — сменить усталых лошадей на свежих.
— Мы ведь оговаривали, что дань должен утвердить цесарь, — горячо возражал посол, пытаясь запутать в паутине слов опасных соседей. — Что мы могли поделать, коль у его величества так много дел, что он рассмотрел этот договор совсем недавно?
— А нам как быть? — поинтересовался Висковатый. — Вон какие издержки государь понес, пока готовился. С ними-то как поступим?
«Это что ж получается?! — мысленно возмутился молодой глава посольства Готхард Кеттлер. — Выходит, мы должны еще и оплачивать расходы, понесенные при приготовлении к войне с нами же?!»