Подмосковная ночь
Шрифт:
– Придется вам переделать, Иван Григорьевич, – спокойно ответил Филимонов. Он держался обращения на «вы» со всеми, включая задержанных за воровство беспризорников, чем поначалу бесил Опалина, а потом стал восхищать.
На следующий день Иван явился в угрозыск с одним углом на петлицах и терпеливо выдержал все шутки по поводу своего «понижения».
И теперь он стоял напротив комсомольцев в своей белой летней гимнастерке, которая, впрочем, уже успела потемнеть от жары. Опалин гордился своими зелеными петлицами и очень старался напустить на себя соответствующий им вид, но, так как он только что, заливаясь хохотом, играл с Наденькой в ладушки, столь резкий
– Э… да, я слышал, что вы приехали… – забормотал Проскурин, который представлял себе Опалина совсем не так. – Давай на ты, ладно?
Опалин попросил Надю постеречь лошадь, чтобы ее не увели, и девочка вышла. Приезжие комсомольцы составляли любопытный контраст друг с другом. Он – высокий, очень худой брюнет с удлиненным лицом и впалыми висками, она – сероглазая, русоволосая, в теле и, пожалуй, хорошенькая. По ее лицу Опалин сразу же понял, что она сильно не в духе. Одеты комсомольцы были по-городскому, хотя, возможно, Проскурин считал, что серая толстовка и бесформенные штаны придают ему деревенский вид.
– Если опять начнутся дурацкие вопросы про то, сколько мы пили, прежде чем увидели привидение, – предупредила девушка, сверкнув глазами, – я уйду.
– Это вовсе не дурацкий вопрос, – заметил Опалин. – Но я уже понял, что вы ничего не пили.
– Понимаешь, Ваня, – доверительно начал Проскурин, – мы – комсомольцы, авангард революции… И оказались в такой… в такой нелепой ситуации. Призрак! Да боже мой…
– Не божись, – оборвала его Дуня.
– Ты права, – тотчас же уступил Глеб, – это я зря. Но… Понимаешь, Ваня, если бы я не видел призрак собственными глазами…
– Меня интересует, – сказал Опалин, – не могло ли это быть чьей-то шуткой.
– Твой коллега тоже так думал, – воинственно бросила Дуня. – Ухмылялся и говорил: «Это все ерунда! Вас провели, как младенцев!» А сам с ним столкнулся – чуть не поседел.
– Вы знаете, что в соседней деревне недавно убили селькора? – неожиданно спросил Опалин.
Комсомольцы переглянулись.
– Это не то, что ты думаешь, – буркнул Глеб, насупившись. – Это не…
– Это не политическое, – вмешалась Дуня. – Он по пьяни изнасиловал девушку. Ее братья схватили его, потащили к реке, сунули в воду головой и держали, пока он не захлебнулся. Здесь все знают, как все было. Да и селькор он был так себе, если честно…
– Дуня! – предостерегающе шепнул Проскурин. – Не надо так. Человек умер. Это трагедия… Он сообщал в газету о злоупотреблениях, разоблачал кулаков…
– Да ну тебя, – буркнула Дуня. Она достала папиросы, нервным жестом выбросила одну из пачки и закурила, чиркнув о стену спичкой.
– А как вообще обстановка в деревне? – спросил Опалин.
Его собеседники снова переглянулись. Дуня выпустила клуб дыма и воинственно прищурилась.
– Темнота, дикость и невежество, – процедила она сквозь зубы. – Вот и вся обстановка. Стараешься, стараешься, и все напрасно.
– Ну, не все, – примирительно вставил Глеб. – Мы наладили работу ячейки…
– Понимаешь, Ваня, – заговорила Демьянова, обращаясь к Опалину, – с деревней ничего поделать нельзя. Я не знаю, как это объяснить, но… Очень мало стоящих людей здесь. Мало! Почти все – либо пьяницы, либо кулаки, либо подпевалы кулаков. И ничего на них не действует. Дай им даже, чего они хотят – бесплатный керосин и мануфактуру подешевле – они и тогда покажут тебе кукиш. Они наконец-то получили землю. То, чего им никто не дал, и царь не дал в 61 году, им дали большевики. Ты думаешь, они благодарны? Хоть немножко, хоть чуточку? Нет. Они говорят, что большевики ни при чем, что они сами вырезали помещиков, сами все забрали. Они и слышать не хотят, что это стало возможно только благодаря революции, и что эта революция – великое, величайшее событие в новейшей истории. Они желают лишь сидеть на своей земле, и чтобы государство им в ноги кланялось, – выпалила она со злостью. – Их не интересует международное положение, им все равно, что наша страна окружена врагами, которые жаждут ее погибели. Я не знаю, что можно сделать, чтобы…
Ее лицо исказило отчаяние, она взмахнула рукой, в которой держала сигарету. Опалин понял, что перед ним – не какой-то приспособленец вроде Лошака, а человек с убеждениями, который отъехал на несколько десятков верст от Москвы и увидел, как его убеждения разбиваются о реальность. И еще – он подумал, что в паре Демьянова-Проскурин главной была именно она.
– Здесь очень силен стихийный анархизм, – пробормотал Глеб.
– Это не анархизм. – Она резко мотнула головой. – Это хуже. Им на все плевать. Они заполучили то, о чем мечтали целые поколения – землю, и теперь уверены, что их никто с места не сдвинет. Учиться они ничему не хотят, городскую жизнь презирают. Книга интересует их только потому, что можно вырвать из нее лист и сделать самокрутку. И даже лучшие среди них… даже лучшим нельзя доверять.
– Ты о Зайцеве? – быстро спросил Проскурин. – Я считаю, мы должны…
– Кто такой Зайцев? – спросил Опалин.
– Ты в его доме находишься. Это наш хозяин.
– А что с ним не так?
– Мы узнали, что у него был брат, который воевал за белых.
– Если он член партии, – сказал Опалин, – там наверняка знают об этом.
– Может быть, – пробормотал Глеб. – А если нет? Мне показалось, он скрывает, что…
Надвигалась гроза. Нет, не снаружи, а внутри дома – потому что, обернувшись, Опалин увидел в дверях подбоченившуюся бабу, и на лице ее пылала такая злоба, что на мгновение вооруженный помощник агента угрозыска страстно захотел оказаться где-нибудь в другом месте.
– Ах вы, свиньи!.. – проговорила она, качая головой. – Свиньи!
– Какое вы имеете право нас оскорблять? – возмутилась Дуня.
– Такое! Мы потеснились, вас к себе пустили… денег с вас не берем за постой! Жрете в три горла, твари, загадили все, – она метнула злобный взгляд на тазик, – второй день свое тряпье постирать не можешь… Так мало того, ты еще и сплетни слушаешь! Которые враги мужа моего про него распускают… Какой еще брат-беляк? – завизжала она. – У него один брат был, от тифа помер, закопали зимой, когда земля была как камень… Суки! Всем же известно, что его похоронили, нет, приперлась тут, гнида городская, воду мутить…
– Послушайте, – пробормотал Глеб, – нам жаль, что мы ошиблись… Но вы… Ругаться… зачем же?
– Мой муж к вам с добром, а вы на него доносы писать удумали? – заверещала баба, багровея. – Ругаюсь? Я? Так вот тебе!
И она плюнула в вытянутую физиономию комсомольца, после чего кинулась на городскую гостью, вцепилась ей в волосы и принялась от души ее тузить. Дуня завизжала и стала отбиваться, но против крепкой деревенской бабы у нее не было никаких шансов. Опалину позже было совестно вспоминать, что он не сразу кинулся разнимать женщин, но тут прибежал хозяин дома, и объединенными усилиями они растащили противниц. Плача и ругаясь, хозяйка объяснила мужу причины своего поведения. Дуня тихо всхлипывала в углу, Проскурин, который во время драки словно окаменел, стоял с ошеломленным видом.
Конец ознакомительного фрагмента.