Поднимаясь ко мне
Шрифт:
Кроме гроссбухов, в сейфе лежит папка с документами по клубу и тонкая пачка стодолларовых купюр. Не люблю, когда под рукой нет наличных.
Достаю книги, закрываю дверцу и возвращаю на место панель, которая прекрасно скрывает то, что под ней. Забираю пиджак с заднего сиденья БМВ и направляюсь обратно в квартиру. Когда вхожу, Нэш надевает темные очки.
– Серьезно? Ночью?
– За все эти годы из-за солнца, отражающегося от поверхности воды, мои глаза стали очень чувствительными. Свет фар беспокоит меня и ночью. Кроме того,
Кривая усмешка Нэша напоминает мне счастливчика из детства, мальчика, которого ждет удача.
– Все, что тебе нужно, это кожаные штаны и австрийский акцент, и ты сможешь напугать до смерти некоторых детишек, как Терминатор.
– В таком случае я позаимствую твой байк на Хеллоуин.
Улыбаюсь, но ничего не говорю. В словах Нэша – намек, что он намерен тут задержаться, а я пока не уверен, как относиться к такой перспективе.
– Сначала переживем одну ночь ужасов, приятель, – отвечаю беззаботно. – Справимся с тем, что есть. Ты сможешь вернуться к восьми?
– Ага.
– А сможешь заехать на обратном пути в канцелярский магазин и купить несколько вот таких штук?
Я показываю Нэшу гроссбухи. Он хмурится, протягивает руку и берет один. Пролистнув страницы, тихо произносит:
– Так вот из-за чего у нас столько проблем?
– Нет. Проблемы у нас – из-за поступков отца, – отвечаю я ровным голосом.
Нэш поднимает на меня глаза. Взгляд тяжелый, многозначительный, но брат ничего не говорит и отдает мне книгу.
– Я принесу, что надо.
– Тогда до скорого.
На этом мы расстаемся. Нэш уходит из моей квартиры.
19
Оливия
До приезда к матери осталось всего минут двадцать. Я совершаю мозговой штурм – выдумываю объяснение, с чего это вдруг я появилась на пороге ее дома посреди ночи. С каким-то странным типом под ручку.
Я уже так давно не звонила матери, что правильно набрала номер только с третьей попытки. Он записан в моем телефоне, но телефон-то – в квартире у Кэша. А пользуюсь я одним из тех дешевых, которые, по совету Кэша, должна выкидывать в мусорный бак каждые день или два.
На другом конце провода раздается сонный голос моего отчима Лайла. Издаю вздох облегчения. Других вариаций для набора мне не придумать, так что если бы и этот оказался неправильным, я бы уже не знала, что и делать.
– Лайл, это Оливия. Прости, что звоню так поздно. Можно поговорить с мамой?
Слышу раздраженный вздох и какие-то приглушенные звуки – это Лайл прикрывает трубку ладонью. Через несколько секунд раздается голос матери:
– Оливия, юная леди, тебе разве неизвестно, который час?
Оставим на совести моей мамы, что ее больше волнует соблюдение правил приличия, чем нежданный звонок дочери в несусветную рань.
– Мам, у меня дома утечка газа. Можно я останусь на ночь у вас?
Слышу несколько разных звуков, ни один из которых
– Почему ты не можешь переночевать у отца? Разве у тебя нет ключа?
– Папа сломал ногу. Ему трудно передвигаться. Если бы я ему позвонила ночью, он мог бы упасть и еще что-нибудь себе повредить. Если бы просто приехала – то же самое.
Все, что я ей говорю, – правда, за исключением утечки газа.
– И со мной кое-кто едет. Это… мой друг. Надеюсь, ты не против.
Забавно, я не смогла заставить себя соврать, что Гевин для меня больше чем друг. Похоже, даже мой язык привязан к Кэшу, а это до ужаса странно. Но, зная маму, нетрудно предположить: она-то уж точно чего-нибудь себе напридумывает. Она увидит, услышит и почувствует то, что захочет, и сделает выводы на основании того, что скопилось у нее в голове. С ней всегда так.
– Если ты думаешь, что будешь спать с этим «другом» в одной комнате, Оливия, подумай еще раз.
Почти вижу, как ее губы поджимаются в ниточку и в уголках рта залегают характерные складки, мол, она-то уж всегда на высоте.
– Я даже не собиралась об этом заикаться, мама. Нам просто нужно убежище. До завтра. – (Гевин пихает меня локтем и смотрит многозначительным взглядом.) – Ну, на пару дней, самое большее.
– На пару дней?!
О да, вот теперь она действительно в гневе. Доставлять неудобства моей матушке – это страшное преступление, такого не моги никто и никогда.
– Мы не помешаем твоим планам. Ты вообще не заметишь, что мы в доме.
– В этом я сомневаюсь, – ворчит она. – Хорошо. Когда вы будете?
– Минут через пятнадцать.
– Хорошо.
Щелчок, и разговор обрывается, в трубке тишина. Я вздыхаю и нажимаю «отбой». Смотрю на Гевина, тот ухмыляется:
– Похоже, она само совершенство.
– О да.
«Наблюдательный парень!»
Через двадцать минут Гевин, неся мою сумку, сопровождает меня по длинной извилистой, хорошо освещенной дорожке к парадной двери дома моей матери. Я останавливаюсь на ведущей к крыльцу лестнице и вздыхаю, бросаю взгляд влево, на Гевина. Он осматривает дом, затейливую кирпичную кладку, бессчетные окна, дорогой медный молоток, украшающий массивную деревянную дверь.
– Это будет интересно.
Я улыбаюсь:
– Ты себе даже не представляешь!
Стучу.
Несколько секунд, и дверь открывается. На пороге стоит мать в дорогом шелковом халате, всем своим видом – от аккуратно уложенных (да, даже среди ночи) соболиных волос и пронзительных голубых глаз и до скрещенных на груди тонких рук – выражая неодобрение. Естественно, выглядит она ровно так же, как два года назад, когда я видела ее в последний раз. Она почти всегда что-нибудь не одобряет. И почти не меняется внешне, все в том же возрасте. Нет сомнений, она тратит тысячи долларов на консерванты. Так что когда-нибудь мы с ней сравняемся.