Поднимись
Шрифт:
На этом лимит ее слов иссяк, и я увидела, как закатились ее глаза – подруга упала в обморок.
Я продолжила тащить ее по заднему двору, стараясь доползти до главного, где стояла пожарная машина. Я не слышала ничего вокруг, уши заложило и дышать было очень тяжело. Не в силах ползти дальше, я упала на землю и выпустила Ксю из рук.
– Ксюш, - шепотом я произнесла ее имя. – Ксюша? Ты слышишь меня? Давай, нам нужно еще чуть-чуть!
Я похлопала ее по щекам, умоляя вернуться в сознание.
– Ксю? Я больше не могу тащить нас обеих… пожалуйста,
Я схватила ладонь Ксюши, но сломанной рукой. Мои пальцы не слушались, а кровь, текшая с локтя, смешивалась с грязью. Ее тонкая футболка насквозь пропиталась кровью, и только сейчас я увидела, что одна из лестничных балок, пройдя насквозь, торчит из ее живота.
– Приди в себя! – истошно завопила я, вдруг заметив, что ее грудь почти не вздымалась. – Ксюша!
Голос мой сорвался, но этого вопля было достаточно, чтобы нас услышали – из-за дома выскочили пожарные и бегом направились к нам.
Подруга вдруг приоткрыла глаза. Они почти остекленели, и Ксю кое-как нашла мой испуганный взгляд.
– Ксюш?! Ты со мной?! Не уходи!!! Сейчас, они уже бегут! – к нам подбежали крепкие мужчины, и я почти провыла: - Скорее, ей плохо! Ей очень плохо! Ксюша, не сдавайся! Слышишь!?
Чьи-то руки подняли меня и увели. Я слышала, как меня о чем-то спрашивают, но слова не доходили до сознания. Ксюша неподвижно лежала на земле. Она не умерла. Ее просто положили… пока пошли за носилками, чтобы отвезти в машину.
Я ничего не чувствовала, даже боли, когда мою сломанную руку задели, укладывая меня на носилки. Я видела лежащую на земле Ксюшу, а огонь все еще полыхал – но так далеко и незнакомо, словно мне показывали какой-то фильм.
Глаза закрылись, накрыв меня темнотой, как одеялом.
Поднялись мои веки. Я втянула воздух и выдохнула. Легкие обожгло удушающей болью. И снова. И снова.
На рот и нос мне положили что-то холодное, я снова вздохнула.
Затем надо мной появилось круглое лицо мужчины средних лет, губы его двигались, но я не понимала ни слова до тех пор, пока он не протянул мне свой телефон. Он указал на него и снова что-то сказал.
Из ушей вытянули пробки.
– Милая, ты можешь кому-нибудь позвонить?
Я в отупении посмотрела на него. Позвонить? Зачем?
– Ты меня слышишь, детка?
– Да, - мой голос хриплым свистящим звуком вырвался из рта.
– Как тебя зовут?
– Меня? – ошарашено спросила я, глядя на него.
Он сдержанно кивнул.
– Диана. Диана Шмидт.
– Диана, ты можешь позвонить родителям?
Он хочет, чтобы я позвонила маме и папе. Зачем?
Я озвучила вопрос вслух и увидела, как его лицо вытягивается. Он словно собирался что-то мне сказать. Что-то плохое.
– Произошел пожар, ты помнишь?
Я опустила взгляд вниз и увидела, как по всему телу у меня были мелкие ранки, рука болела и была в гипсе. Ноги были перебинтованы и саднили.
– Пожар? – в голове все кружилось и путалось. – Где… где моя подруга?
И тут я все вспомнила. Огонь, стеклянные глаза Ксюши и балка,
Я услышала дикий крик и рыдания. Телефон мужчины выпал из моих пальцев. Где-то далеко послышался голос, а моей последней мыслью стало, что Ксюша умерла. Умерла. Мы были всего в минуте от спасения, но я не успела. Если бы только я не бросила ее на заднем дворе, отдыхая, то она была бы жива…
Рыдания отдавались эхом, вытекая из разбитого на кусочки сердца.
3.
Три дня спустя.
Подобрав последний локон, я убрала его наверх, закрепляя невидимкой. Я едва узнавала себя в зеркале – лицо почти не пострадало в пожаре, и каким-то чудом я могла ходить, не ощущая сильной боли, но я была бледна, как привидение, а под глазами залегли черные круги. Глаза, когда-то бывшие ярко-голубыми, казались серыми и пустыми.
– Солнышко… - за спиной голос мамы, нежный и нерешительный. Она взяла меня выше локтя за здоровую руку. – Пора идти.
Я моргнула и повернулась. Я ничего не чувствовала, а слез не было. Внутри было просто пусто. Я кивнула и, игнорируя мамину руку, спустилась вниз по лестнице, в холл. Папа, стоявший у двери, глянул на меня в смятении, словно бы я была готова рассыпаться в любую минуту.
В принципе, это было возможно. Три дня назад в жутком пожаре у меня умерла подруга. Почти сестра. Мой родной человек, который был для меня членом семьи. Но этого бы не случилось, ведь для того, чтобы рассыпаться, нужно хоть что-то чувствовать. Ничего не чувствовать – это прекрасно.
Я села на заднее сидение папиного Мерседеса и молча ждала. Я видела, как родители переглянулись, и я поймала на себе их встревоженные взгляды. Мамины глаза, покрасневшие и опухшие, выдавали, что она всю ночь проплакала.
Мы отъехали от дома в молчании. Папины глаза пересеклись с моим взглядом в зеркале.
– Хочешь, включим музыку? – спросил он, притрагиваясь к магнитофону.
– Нет, - тихо ответила я, а позже горло перехватило. Я отупело уставилась на дом напротив, где пятнадцать лет жила моя лучшая подруга.
Мама обернулась на меня, чтобы что-то сказать, но папа мягко отвернул ее обратно, покачав головой.
Пошел дождь – крупные капли, падающие на землю и мешающие что-либо увидеть.
Прощание. Маленькая комната с небольшим количеством людей. Я стояла рядом с гробом, не желая смотреть на него. Рядом – прекрасная фотография Ксюши, где она улыбается и радостно машет на камеру.
Я видела, как люди пожимают руки Наташи и Андрея, как она, сгорбившись, молча кивает. По правую сторону от них стояли мама с папой. Глаза Наташи – такие же красные, как и мамины. Одна я стояла в стороне у гроба, не проронив ни слезинки. Плачущие одноклассницы, потрясенные ребята, подходящие ко мне и высказывающие, как им жаль и то, что они рады, что я осталась жива. Игнат, стоявший около меня, молчал, не пытался обнять, предложивший свое молчание как лучшее из лекарств.