Поднимите мне веки
Шрифт:
– А ну, пшли вон отсель!
Те, переглянувшись, поначалу подались было к крыльцу, но там стояли стрельцы, многозначительно покачивая бердышами, так что им пришлось сменить маршрут и двинуться наискосок, где имелся небольшой проход между краями стрелецких шеренг и царскими палатами.
Куда они пошли дальше, меня не интересовало.
Боярин некоторое время, набычившись, сурово разглядывал бредущих, затем повернулся ко мне, но сказать ничего не успел – помешал еще один стрелец. Странно, но возник он с моей стороны, то есть пройти мог только через подземный ход.
Выслушав
– Надобно бы тебе своих отправить обратно от греха, а вот самому лучше остаться тут.
– Там... – начал было я, но он меня перебил, досадливо отмахнувшись:
– Нет там уже никого. Полки стрелецкие подошли, как мне только что поведали, а потому опаски не держи. Народ лишь двери сломать успел да вовнутрь ворваться, но разор пустяшный. Хотя заслон внизу ты учинил не напрасно – добрались до него, но тут же, положив с десяток, назад подались. Пожар тоже тушат вовсю. Правда, вовсе из Кремля горлопанов изгнать не вышло, уж больно много людишек собралось, но хоть крикуны угомонились – и на том слава богу. Теперь стоят и ждут.
– Чего? – не понял я.
– Знамо чего – вестей из палат государевых, – тяжко вздохнул он.
– А что, все так плохо?
– В беспамятстве Дмитрий Иванович, – пояснил Басманов. – Я так зрю, Федору Борисовичу ныне куда как легче, нежели ему.
– А... лекари что говорят?
– Молиться надо – вот что они говорят. – И боярин зло выругался. – Мол, телом государь крепок, авось и осилит отраву, коя уже по нутру разошлась. Может, травницу твою к нему приставить?
Я открыл было рот, чтобы согласиться, но вовремя спохватился. Не факт, что ее настои, после которых жизнь Федора сейчас была уже вне опасности, помогут Дмитрию.
Да, яд одинаков, но надо принимать в расчет время. Опоздание на пару часов дорогого стоит. К тому же неизвестно, кто из них двоих – царь или престолоблюститель – принял его больше.
Скорее всего, Федор, поскольку травница сказала, что он бы без меня умер, а Дмитрий как-то до сих пор держался, причем практически самостоятельно, ибо навряд ли иноземные лекари сделали ему что-то помимо промывания желудка – им же до моей Петровны семь верст и все лесом.
Отсюда вывод: предлагать помощь – огромный риск, поскольку, если настои и отвары не помогут, выйдет куда хуже.
Мгновенно по Москве разлетится новый слух, гласящий, что ближний человек Федора Годунова князь Мак-Альпин, дыша дьявольской злобой к государю и не полагаясь на злое зелье, прислал ему черную ведьму, каковая окончательно «погасила» над Русью «красное солнышко».
Доказать же обратное лучше не пытаться – все равно ничего не выйдет, и тогда начнется такое, по сравнению с чем сегодняшнее буйство толпы у Запасного дворца будет выглядеть невинными детскими шалостями.
Нет уж, хоть и не ко времени смерть Дмитрия, но пусть будет что будет. Выздоровеет – порадуемся, а коль скончается...
Вот это все я и попытался пояснить Басманову. К чести боярина, он сообразил быстро, так что даже не стал меня слушать до конца, перебив на середине, что и впрямь лучше мне со своими услугами не соваться, а положиться на судьбу.
– Ты только полки обратно не отправляй, пригодятся, – посоветовал я ему напоследок.
– Мыслишь, за нас встанут, коль что? – усомнился он.
– Должны, – кивнул я.
– И когда ж ты их прикормить успел? – криво усмехнулся он. – Вроде бы не примечал я ни тебя, ни царевича в таковском, а...
– Иной раз доброе слово, да от души, куда лучший прикорм, чем звонкое серебро, – честно пояснил я. – Поэтому мне сейчас в царской опочивальне делать нечего. Вот тебе да – и впрямь надо там быть безотлучно.
– Я вроде как тоже не лекарь, – проворчал он.
– Если Дмитрий придет в себя, то ему невесть что понарассказывают, чтоб он престолоблюстителя иным человечком заменил, – пояснил я. – Вот ты и проследи, чтоб такого не случилось. А мне тут заняться надо – со стрелецкими головами потолковать. – И на всякий случай напомнил: – Сейчас мы с тобой единой веревочкой повязаны. Если вылезем, то оба, ну а коль задавят на ней, то тоже обоих разом, а мне к богу спешить ни к чему – дел много осталось.
Бояр я отпустил перед самым нашим спуском, когда Ксения Борисовна с матерью уже скрылись под аркой Сретенского собора.
Вначале хотел извиниться, что так нескладно получилось, обычная вежливость, не больше. Однако, поразмыслив, пришел к выводу, что лишнее.
Они не меньше меня виноваты, что пришлось прибегнуть к таким мерам, если только не больше, так чего я буду рассыпаться в любезностях? Получится даже еще хуже – обязательно истолкуют в выгодную для себя сторону, решив, что я их боюсь.
Нет уж, что выросло, то выросло, как любил говаривать мой дядька, и тут ничего не попишешь.
Тем более, как оказалось при расставании, кое у кого за мной тянется должок тридцатилетней давности.
– Помню я твоего родителя, князь. Он у моего батюшки за пристава был, когда царь Иван Васильевич замучил его в узилище. Государь терзал, а твой, видать, по пути добавил, чтоб наверняка, – услышал я от Ивана Михайловича Воротынского перед его уходом.
Специально задержался князь, чтоб сказать мне это один на один.
Но я и тут не стал оправдываться и пояснять, как было на самом деле [16] , – все равно не поверит. Да и в глазах не слепой гнев, а тяжелая, как камень, застарелая ненависть. Такую размягчить лучше не пытаться.
Прочие до него тоже уходили не молча – у каждого нашлось для меня доброе приветливое слово, напитанное искренней признательностью за теплый прием и учтивое обращение. Были и пожелания скорой встречи, только в иной обстановке и с туманными намеками, что их гостеприимство многократно превзойдет мое.
16
О том, как дядя Федора Константин Россошанский вступился за жестоко пытаемого боярина Воротынского, рассказывается в заключительной части трилогии «Лал – камень любви».