Поднятая целина
Шрифт:
– Лошадей некому гонять, вот оно какое дело. Бабы и которые девки в церкву ушли, ну а мы нехотяючи и празднуем… Просили их, окаящих, отставить это дело, так они ни в какую, и погладиться не дались! То есть никак не могли их удержать. И так и этак просили, но уломать не могли, верь слову, товарищ Давыдов.
– Допустим, верю. Но почему вы-то, мужчины, не работаете? – уже несколько сдержаннее, но все еще излишне громко спросил Давыдов.
Конь никак не хотел успокоиться, он приседал и пугливо стриг ушами, под кожей у него мелкими волнами ходила дрожь. Давыдов,
– Опять же не с кем работать. Баб-то, говорю, нету, – уже неохотно проговорил Нечаев, оглядываясь на остальных, вероятно ожидая от них поддержки.
– Как это не с кем? Вас здесь восемь человек бездельников. Могли бы пустить четыре косилки? Могли! А вы картами развлекаетесь. Не ждал я от вас этакого отношения к колхозному делу, не думал, факт!
– А ты что думал? Ты думал, что мы не люди, а рабочая скотина? – вызывающе спросил Устин.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Рабочие имеют выходные дни?
– Имеют, но заводы по воскресеньям не останавливаются, и рабочие в цехах в картишки не перебрасываются, как вот вы здесь. Понятно?
– По воскресеньям там небось другие смены работают, а мы тут одни как проклятые! С понедельника до субботы – в хомуте и в воскресенье из него не вылазишь, да что это за порядки? А Советская власть так диктует? Она диктует, что не должно быть разных различиев между трудящим народом, а вы искажаете законы, норовите в свою пользу их поворотить.
– Что ты мелешь? Ну что ты мелешь? – раздраженно воскликнул Давыдов. – Я хочу обеспечить сеном на зиму весь колхозный скот, да и всех ваших коровенок. Понятно? Так что это – моя польза? Моя личная выгода? Что же ты мелешь, болтун?!
Устин пренебрежительно махнул рукой:
– Вам лишь бы план вовремя выполнить, а там хучь травушка не расти. Дюже вам снилась наша скотинка, так я тебе и поверил! На провесне семена в Войсковой возили со станции – сколько быков по дороге легло костьми? Не счесть! А ты нам тут очки втираешь!
– Быки Войскового колхоза дохли в дороге потому, что такие субчики, как ты, хлеб позарывали в землю. В колхоз вступили, а хлеб спрятали. Надо же было чем-то сеять? Вот и пришлось гнать быков за семенами в немыслимую дорогу, потому они и дохли, факт! Будто ты этого не знаешь?
– Вам лишь бы план выполнить, потому ты и стараешься насчет сена, – упрямо бубнил Устин.
– Да что я, сам буду есть это сено, что ли? Для общей же пользы стараюсь! И при чем тут план? – потеряв терпение, выкрикнул Давыдов.
– Ты не шуми, председатель, шумом-громом ты меня не испужаешь, я в артиллерии служил. Ну, пущай, скажем, для общей пользы ты стараешься, а к чему же из людей жилы тянуть, заставлять их работать день и ночь? Вот при этом-то самом и план! Ты норовишь перед районным начальством выслужиться, районное – перед краевым, а мы за вас расплачивайся. А ты думаешь, что народ ничего не видит? Ты думаешь, народ слепой? Он видит, да куда же от вас, таких службистых,
Вопреки предположениям Нагульнова, не с женщинами пришлось Давыдову столкнуться. Но от этого задача его не становилась легче. По настороженному молчанию казаков Давыдов понял, что окриком тут не поможешь, а скорее повредишь делу. Надо было запастись выдержкой и действовать самым надежным средством – убеждением. Внимательно разглядывая злое лицо Устина, он облегченно подумал: «Хорошо, что я не взял с собою Макара! Быть бы сейчас мордобою и драке…»
Чтобы как-то выиграть время и осмыслить предстоящий план схватки с Устином и, возможно, с теми, кто его вздумает поддержать, Давыдов спросил:
– Когда меня выбирали председателем, ты голосовал за меня, Устин Михайлович?
– Нет, воздержался! С чего бы это я стал за тебя голосовать? Тебя привезли, как кота в мешке…
– Я сам приехал.
– Все едино, приехал кот в мешке, так с какой же стати я бы за тебя голосовал, не знаючи, что ты за фигура!
– А сейчас ты против меня?
– А как же иначе? Конечно, против!
– Тогда ставь на общем колхозном собрании вопрос о моем смещении. Как собрание постановит, так и будет. Только обосновывай свое предложение как следует, иначе погоришь!
– Не погорю, не беспокойся, и с этим ишо успеется, это не к спеху. А пока ты, председатель, скажи нам: куда ты наши выходные дни замотал?
Ответить на такой вопрос было проще простого, но Устин не дал Давыдову и рта раскрыть:
– Почему в районе, в станице то есть, служащие барышни по воскресеньям морды намажут, напудрят и гуляют по улицам день-деньской, по вечерам танцы танцуют, кино ходят глядеть, а наши бабы и девки должны и по воскресеньям п'oтом умываться?
– В рабочую пору, летом…
– У нас всегда рабочая пора – и зимой и летом, круглый год – рабочая пора.
– Я хочу сказать…
– Нечего зря язык мозолить! И сказать тебе нечего!
Давыдов предупреждающе поднял руку:
– Постой, Устин!
Но Устин перебил его дробной скороговоркой:
– Я и так стою перед тобой, как работник, а ты в седле сидишь, как барин.
– Подожди же, прошу тебя, как человека!
– Нечего мне ждать! Жди не жди, а верного слова от тебя ни черта не дождешься!
– Ты дашь мне сказать? – багровея, крикнул Давыдов.
– Ты на меня не ори! Я тебе не Лушка Нагульнова! – Устин хватнул воздуха широко раздутыми ноздрями и каким-то надтреснутым голосом заговорил громко и часто: – Все равно, брехать на ветер мы тебе тут не дадим! Трепись на собраниях сколько влезет, а тут речь мы ведем. И ты, председатель, нас картами не попрекай! Мы в колхозе сами хозяева: хотим – работаем, не хотим – отдыхаем, а силком работать нас в праздники ты не заставишь, кишка у тебя тонка!
– Ты кончил? – еле сдерживаясь, спросил Давыдов.