Поднятая целина
Шрифт:
– Тебе, что ли, не даем сеять?
– А то даете?
– Ты ссыпал в общественный амбар семена?
– Ну, ссыпал.
– Получил их обратно?
– Ну, получил. Далее что?
– Кто же тебе не дает сеять? Чего ты тут возле амбаров околачиваешься?
Банник был несколько смущен неожиданным для него оборотом разговора, но он попытался вывернуться:
– Я не о себе душою болю, а об народе, какой вышел из колхоза и какому вы хлеб обратно не возвертаете и имущество не даете. Вот что! Да и мне какую вы землю отвели? Почему вдалях?
– Ступай
Банник, бормоча угрозы, отступил, а на смену ему дружно выдвинулись бабы. Они зашумели все сразу, в один голос, не давая Давыдову и слова молвить. Он старался выиграть время, чтобы дать возможность подоспеть Любишкину с бригадой, но бабы окружили его, оглушительно крича, поддерживаемые сочувственным молчанием казаков.
Оглядываясь по сторонам, Давыдов увидел Марину Пояркову. Она стояла поодаль, скрестив на груди обнаженные по локоть могучие руки, о чем-то оживленно разговаривая с бабами, хмуря почти сомкнувшиеся над переносицей иссиня-черные брови. Давыдов уловил ее враждебный взгляд и почти тотчас же увидел около нее Якова Лукича, взволнованно, выжидательно улыбавшегося, шептавшего что-то Демиду Молчуну.
– Давай ключи! Отдай добром, слышишь?
Одна из баб схватила Давыдова за плечо, сунула руку в карман его штанов.
Давыдов с силой толкнул ее. Баба попятилась, упала на спину, притворно заголосила:
– Ой, убил, убил! Родненькие, не дайте пропасть!..
– Что же это такое? – дрожащим тенорком сказал кто-то из задних рядов толпы. – Драться, значится, начинает? А ну, толканите-ка его, чтобы у него юшка из носу брызнула!..
Давыдов шагнул было, чтобы поднять упавшую бабу, но с головы его сбили кепку, несколько раз ударили его по лицу и по спине, схватили за руки. Ворохнув плечами, он сбросил насевших на него баб, но они снова с криком вцепились в него, разорвали ворот рубахи, в несколько секунд обшарили и вывернули карманы.
– Нету у него ключей!
– Где ключи?..
– От-да-а-ай! Все одно замки пособьем!
Величественная старуха – мать Мишки Игнатенка, – сопя, пробилась к Давыдову, матерно выругалась, плюнула ему в лицо.
– Вот тебе, сатанюка, безбо-ож-ник!
Побледнел Давыдов, напряг всю силу, пытаясь освободить руки, и не смог: как видно, кто-то из казаков поспешил на помощь бабам. Ядреные заскорузлые пальцы взяли, стиснули сзади его локти, стиснули как плоскогубцы. Тогда Давыдов перестал вырываться. Он понял, что дело зашло уж слишком далеко, что на помощь ему никто из присутствующих не выступит, а поэтому и действовать решил иначе.
– Ключей от амбаров у меня нет, граждане. Ключи хранятся… – Давыдов запнулся: он хотел сказать, что ключи не у него хранятся, но мгновенно сообразил, что если он откажется, толпа бросится искать Демку Ушакова, наверняка найдет, и тогда Демке несдобровать, – убьют. «Скажу, что у меня на квартире, а там
– Веди нас на фатеру! Сами твои ключи возьмем, – наседала Игнатенкова мать.
У нее дрожали от волнения брюзглые щеки и крупная бородавка на носу, по морщинистому лицу непрестанно сыпался пот. Она первая толкнула Давыдова, и тот охотно, но медленно зашагал по направлению к своей квартире.
– Да там ли ключи-то? Может, ты запамятовал? – допытывалась Авдотья, жена Банника.
– Там, там, тетушка! – уверял Давыдов, наклоняя голову, пряча улыбку.
Четыре бабы держали его за руки, пятая шла позади с здоровенным колом в руках; с правой стороны, вся сотрясаясь, шагала крупным мужским шагом Игнатенкова старуха, а по левую сторону, разбившись на группки, валили бабы. Казаки остались дожидаться ключей около амбаров.
– Руки пустите, тетушка. Я не убегу, – просил Давыдов.
– А чума тебя знает, как раз ишо и убежишь.
– Да нет же!
– Иди при нас, так нам спокойнее.
Дошли до квартиры; повалив хворостяные воротца и плетень, вломились во двор.
– Иди, неси ключи. А не принесешь – зараз кликнем казаков, они тебе враз вязы набок своротют!
– Ох, тетушка, скоро вы Советскую власть позабыли. А она вам за это не спустит!
– Семь бед – один ответ! Что нам, не сеямши, к осени с голоду пухнуть, что зараз отвечать, – все едино! А ты иди-кася, иди!
Давыдов вошел в свою комнату; зная, что за ним подсматривают, сделал вид, будто старательно ищет. Он перерыл все в чемодане и на столе, перетряс все бумаги, слазил под койку и под кривоногий стол…
– Нету ключей, – заявил он, появляясь на крыльце.
– А где же они?
– Наверное, у Нагульнова.
– Да ить он же уехал!
– Мало ли что! Сам уехал, а ключи мог оставить. Даже наверное оставил. Мы сегодня должны были хлеб отпускать на вторую бригаду.
Его повели на квартиру Нагульнова. Дорогою стали бить. Сначала лишь слегка подталкивали и ругали, а потом, ожесточившись оттого, что он все время посмеивается и шутит, начали бить уже как следует.
– Гражданочки! Дорогие мои ухажерочки! Вы хоть палками-то не бейте, – упрашивал он, пощипывая ближайших баб, а сам нагибал голову и через силу улыбался.
Его нещадно колотили по согнутой широкой и гулкой спине, но он только покрякивал, плечами шевелил и, несмотря на боль, все еще пробовал шутить:
– Бабушка! Тебе помирать пора, а ты дерешься. Дай я тебя хоть разок ударю, а?
– Идол бесчувственный! Каменюка холодная! – чуть не со слезами взголосила молоденькая Настенка Донецкова, усердно молотившая по спине Давыдова своими маленькими, но крепкими кулачками. – Все руки об него прибила, а ему хучь бы что!..