Подожди до весны, Бандини
Шрифт:
Мистер Крэйк выгреб монеты из выдвижного ящичка кассы и разложил их на стойке. Оторвал клочок бумаги от рулона и потянулся за карандашом. Затем склонился и сосчитал дневные чеки. Возможно ли, что он не замечает ее? Но он же видел, как она вошла и встала тут! Он смочил карандаш кончиком розового языка и начал складывать цифры столбиком. Она подняла брови и подошла к витрине посмотреть на разложенные фрукты и овощи. Апельсины: шестьдесят центов за дюжину. Спаржа: пятнадцать центов за фунт. Ох ты ж господи, ох господи. Яблоки – два фунта за четвертачок.
– Клубника! –
Он смел монеты в банковский мешочек и пошел к сейфу, возле которого присел на корточки и поиграл пальцами с цифровым замком. Большие часы тикали. Когда он закрыл сейф, на часах было десять минут седьмого. Он сразу же снова исчез в глубине лавки.
Теперь она уже не стояла с ним лицом к лицу. Пристыженная, измученная, с уставшими ногами, сцепив руки на коленях, она сидела на пустом ящике и смотрела в замороженные витрины. Мистер Крэйк снял фартук и бросил его на колоду. Оторвал от губ сигарету, уронил ее на пол и намеренно раздавил. Потом опять сходил в глубину лавки, вернулся с пальто. Только оправляя воротник, он заговорил с нею в первый раз:
– Давайте, миссис Бандини. Господи боже мой, я ж не могу тут всю ночь торчать.
При звуке его голоса она потеряла равновесие. Улыбнулась, чтобы скрыть смущение, но лицо ее побагровело, а глаз она не подняла. Руки ее затрепетали у горла.
– Ох! – вымолвила она. – А я… я вас ждала!
– Что брать будете, миссис Бандини – вырезку из лопатки?
Она встала в угол и сложила рот гузкой. Сердце у нее билось часто, она не могла придумать, что и сказать.
– Мне кажется, я хочу… – промолвила она.
– Давайте скорее, миссис Бандини. Господи, вы тут уже полчаса стоите и до сих пор не решили, что будете брать.
– Я думала…
– Вы хотите вырезку из лопатки?
– А вырезка из лопатки – это сколько, мистер Крэйк?
– Та же самая цена. Господи боже мой, миссис Бандини. Вы столько лет уже ее покупаете. Та же самая цена. Все время цена одна.
– Я возьму на пятьдесят центов.
– Почему вы мне раньше не сказали? – спросил он. – Я тут хожу, мясо в ледник убираю.
– Ох, простите меня, мистер Крэйк.
– На этот раз я вам достану. Но потом, миссис Бандини, если хотите, чтобы я вас обслужил, приходите пораньше. Господи боже мой, мне еще домой сегодня добираться.
Он вытащил срез мяса с лопатки и начал точить нож.
– Слушайте, – сказал он. – А что нынче Свево поделывает?
За те пятнадцать с лишним лет, что Бандини и мистер Крэйк знали друг друга, бакалейщик всегда обращался к нему по имени. Мария постоянно чувствовала, что Крэйк боится ее мужа. Верой в это она втайне гордилась. Теперь они заговорили о Бандини, и она снова пересказала мистеру Крэйку монотонную повесть о несчастьях каменщика колорадскими зимами.
– Видел я вчера вечером Свево, – сказал Крэйк. – Возле дома Эффи Хильдегард. Знаете ее?
Нет – она ее не знала.
– Присматривайте вы за этим Свево, – вкрадчиво пошутил мистер Крэйк, но в голосе слышался намек. – Не спускайте с него глаз. У Эффи Хильдегард много денег. К тому же вдова она, – добавил он, изучая шкалу весов. – Владелица трамвайной компании.
Мария внимательно посмотрела на него. Он завернул и перевязал мясо, шлепнул кусок на прилавок перед нею.
– И недвижимости у нее в этом городе много. Красивая она женщина, миссис Бандини.
Недвижимость? Мария вздохнула с облегчением:
– О, Свево знает много людей с недвижимостью. Он, вероятно, прикидывает для нее какую-нибудь работу.
Она покусывала ноготь большого пальца, когда Крэйк заговорил снова:
– Что еще, миссис Бандини?
Она заказала и остальное: муки, мыла, картошки, маргарина, сахара.
– Чуть не забыла! – воскликнула она. – И фруктов тоже, полдюжины вон тех яблок. Дети любят фрукты.
Мистер Крэйк еле слышно выругался, рывком открывая кулек и роняя в него яблоки. Он не одобрял фруктов на счету Бандини: беднякам нет причины роскошествовать. Мясо и мука – да. Но чего ради им есть фрукты, когда и так ему столько должны?
– Господи милостивый, – сказал он. – Эти дела с кредитами должны когда-то прекратиться, миссис Бандини! Говорю вам: так продолжаться не может. Я по вашему счету ни пенни с сентября еще не получил.
– Я ему скажу! – выпалила она, отступая от прилавка. – Я скажу ему, мистер Крэйк.
– А-а! И что это даст? Она собрала свои кульки.
– Я ему скажу, мистер Крэйк! Скажу сегодня же вечером.
Какое облегчение – снова выйти на улицу! Как же она устала. Все тело болит. Однако она улыбалась, вдыхая холодный ночной воздух, любовно прижимая к себе пакеты, будто те – сама жизнь.
Мистер Крэйк ошибся. Свево Бандини – семейный человек. И чего ради ему разговаривать с женщиной, владеющей недвижимостью?
5
Артуро Бандини был довольно-таки уверен, что не попадет после смерти в Ад. Дорога в Ад лежит через смертный грех. Нагрешил-то он много, считал он, однако Исповедь его спасала. Он всегда приходил к Исповеди вовремя – и ведь пока не умер. И стучал по дереву всякий раз, думая об этом: он всегда будет приходить вовремя – пока не умрет. Поэтому Артуро был довольно-таки уверен, что в Ад после смерти не попадет. По двум причинам. Исповедь – раз, бегает он быстро – два.
Вот только Чистилище, промежуточная станция между Адом и Раем, его беспокоило. Катехизис выдвигал требования к Небесам недвусмысленно: душа должна быть абсолютно чиста, без малейшего пятнышка греха. Если же душа при смерти недостаточно чиста, чтобы попасть в Рай, и недостаточно загажена для Ада, остается эта промежуточная станция, это Чистилище, где душа горит и горит, пока не сведет с себя все пятнышки.
В Чистилище – одно утешение: рано или поздно в Рай загремишь наверняка. Но стоило Артуро осознать, что его пребывание в Чистилище может затянуться на несколько миллионов триллионов миллиардов лет и придется все это время лишь гореть, гореть и гореть, то и Рай в конечном итоге утратил свою привлекательность. В конце концов, даже сто лет – долго. А уж сто пятьдесят миллионов лет – и подавно.