Подожди до весны, Бандини
Шрифт:
– Скажешь?
Холодные глаза оставались прежними.
Август лежал без движения. Артуро таким его никогда раньше не знал. Что делать? Бить? Не ослабляя хватки на шее Августа, он перевел взгляд на деревья, под которыми покоились его дохлые собаки. Закусил губу, тщетно ища в себе ту ярость, что позволила бы ударить.
Слабым голосом он попросил:
– Ну пожалуйста, Август. Не говори.
– Скажу.
И он размахнулся. Казалось, что кровь хлестнула из братниного носа тут же. Артуро пришел в ужас. Он сидел на Августе верхом, коленями прижимая его руки к земле. Видеть лицо Августа было непереносимо. Под маской крови и снега Август презрительно улыбался, и красный поток заливал его
Артуро встал рядом с ним на колени. Он плакал, всхлипывал, положив голову Августу на грудь, закопавшись руками в снег и повторяя:
– Прошу тебя, Август. Прошу! Можешь взять себе все, что у меня есть. Можешь спать с любого края постели, где захочешь. Можешь забрать у меня все деньги на кино.
Август молчал, улыбаясь.
И Артуро снова рассвирепел. И снова ударил, слепо вбивая кулак в этот холодный взгляд. И сразу же пожалел об этом, корчась на снегу возле неподвижной безжизненной фигуры.
Наконец, разгромленный, он поднялся на ноги. Отряхнул снег с одежды, натянул поглубже шапочку и пососал кулаки, чтобы согреться. Август по-прежнему лежал, кровь все текла у него из носа: Август-победитель растянулся у его ног, как мертвый, хотя кровь еще идет, закопан в снегу, а холодные глаза одним блеском выдают его безмятежную победу.
Артуро слишком устал. Теперь уже наплевать.
– Ладно, Август.
Август не пошевелился.
– Август, вставай.
Не принимая протянутой руки Артуро, тот поднялся на ноги. Он стоял тихо в снегу, вытирая лицо платком, смахивая снег со светлых волос. Кровотечение остановилось только минут через пять. Они ничего не сказали друг другу. Август бережно дотрагивался до своей распухшей физиономии. Артуро наблюдал.
– Ну что, все в порядке?
Тот не ответил, ступил на тропинку и зашагал к домам. Артуро двинулся за ним, примолкнув – от стыда: от стыда и от безнадеги. При свете луны он заметил, как Август хромает. Однако не столько настоящей хромотой – скорее то была карикатура, так неженка натруженно и виновато ковыляет после первой поездки верхом. Артуро пригляделся. Где он видел эту походку раньше? У Августа она получалась так естественно. И тут он вспомнил: именно так Август обычно выходил по утрам из спальни пару лет назад, когда мочил постель.
– Август, – сказал он. – Если ты скажешь Мамме, я всем расскажу, что ты писаешься в постель.
Ожидал он презрительной ухмылки, не больше, но, к его изумлению, Август развернулся и уставился ему прямо в глаза. То был неверящий взгляд, некогда холодные глаза исчерканы мазками сомнения. Артуро мгновенно сделал стойку, все чувства его вспыхнули от неотвратимости победы.
– Да, сэр! – заорал он. – Всем расскажу. Всему миру. Всем пацанам в школе. Я записки напишу всем пацанам в школе. Расскажу всем, кого увижу. Буду рассказывать и рассказывать, пока всему городу не расскажу. Всем расскажу, что Август Бандини ссытся в кровать. Скажу-скажу!
– Нет! – выдавил Август. – Не надо, Артуро!
Но тот заорал во весь голос:
– Да, сэр, все люди Роклина, Колорадо! Слушайте: Август Бандини ссытся в кровать! Ему двенадцать лет, а он ссытся в кровать! Вы слыхали такое когда-нибудь? Йю-хууу! Слушайте все!
– Пожалуйста, Артуро! Не ори. Я не буду говорить. Честно, не буду, Артуро. Ни слова не скажу! Только не ори так. Я не писаюсь в постель, Артуро. Раньше было, а теперь нет.
– Обещаешь Мамме не говорить?
Август сглотнул, крестясь и клянясь провалиться на месте.
– Ладно, – сказал Артуро. – Ладно.
Он помог брату утвердиться на ногах, и оба зашагали домой.
6
Вопросов нет: в том, что папы не было дома, имелись свои преимущества. Сиди он дома, в яичнице на ужин обязательно был бы лук. Сиди он дома, им бы не разрешили выковырять мякоть из хлеба и съесть одну корочку. Сиди он дома, им бы не дали столько сахара.
Но при всем при этом они по нему скучали. Мария казалась такой безжизненной. Весь день медленно ходила по дому, шурша ковровыми тапочками. Иногда приходилось повторять дважды, чтобы она услышала. После обеда она долго пила чай, уставившись в свою чашку. Забросила немытую посуду. А однажды случилось невероятное: появилась муха. Муха! К тому же Зимой! Они наблюдали, как муха вилась под самым потолком. Казалось, шевелиться ей очень трудно, будто крылья замерзли. Федерико взобрался на стул и прихлопнул ее свернутой газетой. Муха упала на пол. Братья опустились вокруг нее на колени и принялись изучать. Федерико держал ее кончиками пальцев. Мария шлепнула его по руке и выбила муху. Потом отправила его в кухню к раковине мыть руки с мылом.
Федерико отказался. Она схватила его за волосы и рывком подняла на ноги.
– Я кому сказала?
Они поразились: Мамма раньше никогда их и пальцем не трогала, ни слова сердитого не говорила. И вот снова сидит безжизненно, вся в глубокой скуке своей чайной чашки. Федерико вымыл и насухо вытер руки. А потом проделал удивительную штуку. Артуро и Август были убеждены: что-то не так, поскольку Федерико наклонился и поцеловал маму куда-то в глубину волос. Она едва обратила внимание. Улыбнулась отсутствующе. Федерико опустился на пол и положил голову ей на колени. Ее пальцы скользнули по очертаниям его носа и губ. Однако они понимали, что Федерико она едва заметила. Без единого слова она поднялась на ноги, и Федерико разочарованно следил за ней взглядом, когда она пошла к своему креслу-качалке у окна в гостиной. Там и осталась, не шевелясь, положив локоть на подоконник, упершись подбородком в руку и разглядывая холодную пустынную улицу.
Странные времена. Посуда не мылась. Иногда они ложились спать, а постель с утра даже не заправлялась. Разницы никакой, но мысли об этом, о ней в гостиной у окна не шли у них из голов. По утрам она лежала в постели и не вставала даже проводить их в школу. Они встревоженно одевались, выглядывая в двери спальни. Она лежала, точно мертвая, сжав четки в руке. Кухня прибиралась где-то среди ночи. Их это снова удивляло – и разочаровывало: ибо, проснувшись, они ожидали увидеть на кухне грязь. Тут уж разница была. Им нравилось, когда кухня из чистой становилась грязной. Но вот она – снова сверкает чистотой, в духовке – их завтрак. Они заглядывали к Мамме перед уходом. Шевелились только ее губы.
Странные времена.
Артуро с Августом шагали в школу.
– Не забудь, Август. Не забудь, что обещал.
– А-а. И говорить ничего не нужно. Она и так уже знает.
– Нет, не знает.
– Тогда почему она так себя ведет?
– Потому что она об этом думает. А по-настоящему не знает.
– Это одно и то же.
– Нет, не одно и то же.
Странные времена. Рождество на подходе, в городе навалом новогодних елок, а Санта-Клаусы из Армии Спасения звонят повсюду в свои колокольчики. До Рождества – три рабочих дня. Мальчишки пожирали голодными глазами витрины. Потом вздыхали и шли дальше. Думали об одном и том же: паршивое получится Рождество, а Артуро ненавидел его еще и потому, что о собственной нищете можно и забыть, если б не напоминали: на каждое Рождество – одно и то же, вечно он несчастен, вечно хочет того, о чем и не думал раньше, и вечно ничего не получает. И пацанам всегда врет: хвастается, что подарят то, чего у него никогда быть не может. Это у богатых пацанов Рождество. Это они могут о нем трепаться сколько влезет, Артуро остается только уши развешивать.