Подполковник никому не напишет
Шрифт:
Оксана поймала себя на мысли, что соврала - на самом деле ей становилось страшно совсем не из-за этого. Время не имело никакого отношения к вопросам, которые вот-вот должны сорваться с Женькиных губ и она не сможет ничего ему ответить.
– - Правда, - согласился с ней Женька.
Они помолчали, каждый о своём.
– - Ты куда едешь?
– деловито спросил в конце этого молчания Женька.
– До конца?
– - Нет, - покачала головой Оксана.
– К Усть-Вые, там недалеко.
Малахов не стал уточнять, куда именно она едет, но от этого не становилось легче - рано или поздно он спросит. Он спросит, а она ответит. Ведь нельзя соврать человеку, который десять лет назад дарил ей алые розы, пахнущие летом и конфетами, и робко целовал в щёку у парадного,
А Женька всё торопясь, говорил и говорил.
– - Бог ты мой, тогда я и представить себе не мог, что вот так встретимся. После всего, разве можно было представить, а? Чёрт, как я рад тебя видеть. Ты просто представить себе не можешь, как я рад.
Он действительно не скрывал своей радости - Оксана осязала взглядом его широкую улыбку, скрытую в полумраке вагонного тамбура.
– - Я тоже очень рада, Женя, - тоскливо сказала Оксана. Она ясно представила, как этот высокий плечистый мужчина бился в истерике, пачкая ей руки кровавой слюной. Они тоже стояли вот так - лицом к лицу, а вокруг горела даже земля, и в глазах щипало от едкого бензинового дыма. Десять лет назад....
Было ли всё это с ними вообще? Она снова прикоснулась к лацканом Женькиной шинели и поняла, что было действительно всё.
– - В сорок пятом, сразу после войны был проездом в Омске, хотел вас найти, но сама знаешь, какой тогда бардак с адресами был. Думал, уже не увидимся и вот - на тебе.
Малаховский смех сразу показался Оксане приторным - где-то в горле больно царапнуло от его неопределенного "Вас". Сейчас он спросит, и она ему скажет, сразу скажет.
– - Ты сам, то где живёшь, если в Омске проездом был?
– спросила Оксана, на секунду упреждая логичные Женькины вопросы.
– - Служу в Шеглино, сорок километров от Красноярска. А мать как и была - в Москве. Даже в эвакуацию не уезжала.
Оксана пожалела, что спросила, где теперь Женька живёт - потому что сейчас он сам должен был спросить про неё. Сейчас просто возьмёт и спросит - Оксана отвела в сторону глаза. Но Малахов засмеялся.
Ордена на Женькиной груди снова зазвенели в такт его прерывистому смеху.
– - Десять лет, я и поверить не могу.
– - А ведь всё как вчера, - вздохнула Оксана.
– - Да, всё как вчера,- кивнул Женька.
– Помнишь, как всё было?
Всё действительно - было....
Вчера.
Ночь сильнее обняла тесный вагонный тамбур, будто предчувствуя, что до восхода оставалось, не так уж много времени.
Торжеуцы, Бессарабия. Июнь 1941 года. Тот самый день.
Оксана проснулась
Рядом с Оксаной тихо дышал в подушку Сашка, досматривающий свои последние сны. Где-то недалеко, едва слышно шуршал занавесками лёгкий ветерок, приносивший прохладу с ночного Реута. Оксана, зевнув, зябко съёжилась, плотнее прижимаясь к горячему телу мужа, который мерно и смешно посапывал носом, щекоча своим дыханием её голое плечо. Спать совсем не хотелось - сонная, обволакивающая тело истома постепенно испарялась, уступая место бодрящей утренней свежести. Оксана, зевнув, змейкой выскользнула из-под одеяла и осторожно, стараясь не разбудить мужа, встала с кровати, которая тут же предательски скрипнула продавленной сеткой. Сашка заворочался, но не проснулся. Чмокнув мужа в коротко остриженную макушку, Оксана зашлёпала босыми ногами по вымытому вчера полу во двор.
А на дворе затихали последние неслышные ночные звуки. Плеснув в лицо несколько пригоршней холодной воды из рукомойника, прикрученного колючей проволокой к старой высохшей яблоне, Оксана потянулась, зажмурившись, как сытая кошка. День обещал быть солнечным - на тёмном небе не было ни одного облачка. Прозрачная темно-синяя даль над её головой казалась бесконечной. Небо своим выгнутым куполом нависало над вершинами гигантских тополей, щедро сыпавших в аэродромную траву белые нити пуха. А вокруг тополей, в саду возле дома, что-то шептала ветром полная тишина, казавшаяся сейчас непоколебимой, словно в целом мире не существовало силы способной нарушить такой покой.
В этой тишине доживала свои последние мгновения тёплая июньская ночь. Пока Она всё ещё плыла серо-голубой акварелью, которую уже начал размывать неясный и оттого нечёткий свет.
Оксана посмотрела оценивающе на тёмное небо, и погружая босые подошвы в тёплую пыль пошла к калитке, по пути сорвав горсть сладких черешен-скороспелок, которые переспев уже начинали осыпаться на землю. Этим летом "белогорон" в крохотном саде у её хатки-мазанки было видимо-невидимо. В мае весь двор ласковой метелью засыпали нежные бело-розовые лепестки цветов черешни, а в горячем воздухе неистово жужжа, носились, как истребители, неутомимые пчёлы и шмели. Именно тогда, в цветущем садами мае, Оксана впервые попала в Торжеуцы, когда авиаполк её мужа, лейтенанта Александра Журавлёва, по причинам неведомым никому кроме Бога и Генерального штаба, перебросили из заснеженного Омска в Бессарабию. И Оксана сразу же, с первого своего взгляда влюбилась в этот солнечный радужный край. Сразу и без памяти - почти, так же как и в рослого красавца в синей курсантской форме, легко крутившего "солнце" на турнике и лучше всех танцевавшего вальс в Омском доме офицеров.
Незаметно Оксана улыбнулась - этот самый красавец, сейчас безмятежно спал, уткнувшись носом в подушку. Она опять незаметно для себя улыбнулась ещё раз - так ей было хорошо.
За низкой изгородью, бриллиантовыми бусинками росы, дышала синевой зелёная трава взлётного поля, разукрашенная жёлтыми пятнами одуванчиков. Укрытый двумя рядами колючей проволоки, затянутый зелёными маскировочными сетями Торжеуцкий аэродром мирно спал. Большой прожектор на крыше поста воздушного наблюдения был погашен и сейчас, в светло-сером мраке, тускло мерцали только одинокие фонари над дощатым контрольно-пропускном пунктом, где с нетерпением ожидал разводящего караул, уставший за ночь от вынужденного безделья.