Подробности войны
Шрифт:
Галина Викторовна что-то хотела еще сказать, но машину дернуло, звякнуло разбитое стекло. Гаишник бежал наперерез. Мы вышли. Виктор Антонович спокойно прогрохотал:
– Это ничего. Отделались легким испугом. А вот помнишь, в Сольцах оторвало у машины задние колеса?
– Как не помнить!
– Ты был уже у Петрова. Вот командир полка умный был, но хитроват. Кстати, последнее время работал генеральным директором нефтяного объединения. Во, куда махнул! А? Так вот, Петров взял Сольцы, я дал его батальону, - Виктор Антонович
Я помнил этот приезд. Мы замерли в строю. Я стоял в готовности скомандовать "См-и-ирно!" и бежать с докладом. Вдруг взрыв. Мы бросились к машине. Смотрим, открывается передняя дверка, показывается сапог, за ним лампас генеральский.
– Ж-и-и-ив!
– закричал батальон. А комдив вылез из машины, топнул ногами, чтобы убедиться, что жив, заломил назад папаху и гаркнул:
– А кто разрешил выйти из строя?!
А мы хохотали, а мы радовались!
Я рассказал это Галине Анатольевне. Она ответила:
– Он и сейчас меня так часто пугает.
Мы подъехали к дому, вошли в квартиру. Виктор Антонович снял и повесил на стул тяжелый китель, вздохнул.
– Ну, сегодня отдохнешь, а завтра - в Эрмитаж, Русский музей, на Марсово поле и Пискаревское кладбище, - сказал он.
Настроение было хорошее. Я рад был, что приехал к старому комдиву. И пожалел вдруг, что не взял с собой жену..
ВЕНОК НА БРАТСКУЮ МОГИЛУ
Сколько помнится, 9 Мая у нас всегда хорошая погода, теплая и солнечная. Если и выпадает дождик, так и то в конце дня, такой светлый, тихий, не страшный.
В этот день под весенним небом в парках и скверах, за околицей деревни, на рубежах обороны на высотах, в лесах, на перекрестках дорог, на полях, где шли битвы, собираются наши люди. Они наряжаются во все лучшее, идут с цветами целыми семьями и в одиночку, торжественные и благостно настроенные на самый великий праздник.
Снег и дождь давно смыли с земли кровь павших. Время заровняло окопы и воронки, люди снова засеяли поля хлебом, восстановили города, понастроили много новых домов, проложили дороги.
И остались от того тяжелого и страшного времени могилы, обелиски, книги, картины, фильмы да наша память. Память о тех, кто счастливо прославлен, и тех, кто прошел сквозь войну незаметно, но столь же честно. Я вспоминаю капитана Карпова, моего первого фронтового друга, командира стрелковой роты. Александр Федорович родился в деревне Новгородской области, в семье председателя сельсовета. Он все умел: звездочки на пилотки бойцам и кубари на петлицы средним командирам делал из жести консервных банок. Часы ремонтировал. Из двух-трех разбитых пулеметов "максим" мог собрать один работающий. Ручки из плексигласа к ножам набирал. Был снайпером и уже в сорок первом имел Красную Звезду.
В боях под
Добрый и красивый был парнишка. Рубашку последнюю отдаст товарищу. А вот ушел в разведку и не вернулся. Вся его группа пропала, как в воду канула под Карбуселью, в июле сорок третьего...
Вспоминаю Ишмурзина. Маленький, узкоглазый, с широким плоским лицом. Был в моей ячейке управления связным, когда я командовал ротой. Послал я его как-то во взвод, с которым связь оборвалась. Жду, беспокоюсь: должен был бы возвратиться. А его нет и нет, и послать некого.
Побежал сам. Артиллерийский обстрел жуткий. Бегу по траншее, смотрю из лисьей норы башмаки торчат. Потянул за них - Ишмурзин напуганный вылезает. Оказывается, укрылся в норе от огня, да так и не смог от страха вылезти.
Вытащил я его и опять послал во взвод с поручением: узнать обстановку и, вернувшись, мне доложить. Ишмурзин пошел, вроде повеселел даже. Вот прибежал он во второй взвод, а в нем только трое в живых остались. Некому оборону держать. Он там и застрял. Весь день контратаки немецкие отбивал.
Потом, после боя, пришел ко мне сержант, который за командира взвода был, пришел и доложил, что Ишмурзин погиб. "Без него, - сказал сержант, - мы бы все погибли. Он один из пулемета "максим" стрелять умел. Ну и уложил он врагов бессчетное количество". А когда бой кончился, Ишмурзин уже собирался в ячейку управления возвращаться, уже сержанту пообещал:
– Попрошусь у ротного пулеметчиком к тебе.
Побежал и в траншее опять под обстрел попал. Там-то его артиллерийский снаряд и разорвал в клочья...
Вспоминаю Степана Овечкина, капитана, с которым мы в дивизионной разведке были. Краснощекий, упругий, с пружинистой легкой походкой, он был убит на марше. Маленький осколочек ударил в голову (каску Овечкин не признавал) и остановил жизнь.
Тут же, около дороги, похоронили. Надпись на столбике химическим карандашом сделали. И местность будто бы запоминающаяся была. А через двадцать лет я был в тех местах, проезжал по дороге, где он погиб, но не нашел захоронения - болото заросло кустарником, деревьями и стало неузнаваемым.
За платформой Турышкино шли мы на Шапки и попали под артиллерийский огонь. Начали все разбегаться кто куда. Я бросился в какой-то погреб. А там уже народу и без меня полно. Конечно, одного потеснил, он повернулся ко мне и говорит:
– Ну-ко, подвинься-ко, однако. Совсем задавил.
Я не обиделся, а услышав в его голосе что-то с детства знакомое, родное, спросил, еще не видя его лица!
– Откуда ты родом?
– Дак ведь из тех же мест, - ответил он.
– Я спрашиваю серьезно, - повторил я вопрос. Он повернулся ко мне.